Ёста утвердительно кивнул головой.
— То, о чем шла речь, не показалось мне особенно интересной темой для разговора, — сказал он.
— Манфред сказал, что Левисон осенью берет отпуск и предлагает мне временно выполнять обязанности профессора третьей кафедры, — начал Герман. — Не скрою, что я был этим польщен. Я постарался выкачать из Манфреда все, что сказал ему Левисон. Потом мы заговорили о профессоре фон Лёвенцан, поскольку она декан факультета. Оказывается, она уже дала свое благословение. Затем мы стали прикидывать, пройдет ли это предложение через ученый совет факультета. Манфред обещал поддержать мою кандидатуру.
— Я слушала этот разговор вполуха, — сказала Мэрта. — Мы с Эрнстом сплетничали об Авроре фон Лёвенцан. Эрнст рассказал мне, как она принимала министра иностранных дел Сирии и беседовала с ним на великолепном арабском языке. Бедняга был настолько очарован нашей Авророй, что вручил ей орден, который, между прочим, предназначался ректору.
Ёста Петерсон расхохотался. Очевидно, он впервые услышал эту историю. Но все, что рассказала Мэрта, соответствовало действительности. Аврора фон Лёвенцан свободно говорила на восьми языках, включая и латынь. Она была из семьи дипломата и не терялась даже в самой сложной ситуации. Благодаря этим своим талантам, а также великолепному умению держаться Аврора стала превосходным деканом и достойно представляла свой факультет. Она была профессором на кафедре гражданского процесса. Однако шведское право было для нее пройденным этапом. Теперь она исследовала законы вавилонского царя Хаммурапи, хеттское право и другие правовые институты, одинаково отдаленные от нас и во времени и в пространстве. В этой области Аврора фон Лёвенцан была одним из крупнейших мировых авторитетов.
— Сколько времени вы изучали итоги конкурса? — спросил Харальд, возвращая нас к повестке дня.
Никто не мог дать точного ответа на этот вопрос.
— По-моему, на это ушло минут пятнадцать или что-то вроде этого, — сказал я. — А потом мы начали обмениваться впечатлениями.
— Мнение Рамселиуса о моей работе меня, откровенно говоря, возмутило, — сказал Ёста.
Мы услышали, как кто-то радостно хмыкнул.
— Поскольку Манфред сидел рядом со мной, — продолжал Ёста, — и я считал, что в какой-то мере мы единомышленники, я хотел, чтобы он высказался по этому вопросу. Но он почти не слушал меня, отвечал коротко и уклончиво, а потом повернулся к Эрику Берггрену. Они пересели вон туда, — Ёста указал на верхний конец стола, — и начали какой-то сугубо личный разговор. Тогда я пересел на место Манфреда и завел беседу с Германом.