Сомелье.
12:34 сегодняшнего дня».
Директор еще раз перечитал это письмо, затем аккуратно сложил его вдвое и положил обратно в конверт. А конверт засунул в левый карман, где лежало письмо от Эриха Бэля, адресованное Миа Миллеру.
Мужчина достал из правого кармана пальто новую сигару и закурил прямо в комнате. Хотя еще несколько минут назад он уговаривал себя выйти на улицу.
«Думаю, хозяева не будут против», — мысленно сказал директор и зажег сигару.
Мужчина прекрасно понял намек Сомелье. Спустя тридцать четыре часа с момента написания этого письма мисс Лора умрет при загадочных обстоятельствах, без единой раны на теле, и яда в организме женщины, конечно же, не обнаружат. Но никакой загадки в орудии убийства Сомелье, по мнению директора, не было. У мужчины с сигарой во рту имелось целых два соображения на этот счет, и одно из них должно оказаться верным.
«Тридцать четыре часа — это чуть больше суток».
Директор посмотрел на свои наручные часы. Было без пятнадцати семь, а значит, прошло уже шесть часов с того момента, когда «пролилась последняя капля чернил».
До смерти осталось двадцать восемь часов.
«Где же эта коробка орхидей?»
Директор с дымящейся сигарой в правой руке решил больше не терять ни минуты и начал поиски таинственной коробки…
* * *
Солнце припекало мокрую спину худого и костлявого юноши с каплями меда в глазах.
Он сидел на мокрых камнях около сгорбленной матери, которая на железной волнистой доске драила грязную одежду.
— О чем думаешь, Люк?
— Хорошо здесь, на солнце. Вода сегодня холодная.
— Уже конец августа. В эту пору вода всегда холодная. Остались последние дни до осени. Купайся, Люк, чтобы потом не жалеть.
— Жалеть не буду. Я уже достаточно накупался. На год вперед хватит. Еще немного, и у меня начнут расти жабры, — улыбнулся юноша.
— Люк…
— Что, мама?
Люк смотрел вдаль, где над речкой виднелся небольшой железный мост, по которому шел пожилой мужчина с удочкой в руках.
— Можешь больше не стоять на соли.
— Не могу. Но спасибо.
— Почему?
— Миа поймет, что ты стала ко мне нежна.
— Ты думаешь, он еще не понял?
— Думаю, нет.
— Он, по-твоему, глупый?
Люк улыбнулся и заслонил ладонью глаза, прикрываясь от лучей ослепительного солнца.
— Скорее, он не дальнозоркий… Близорукий. Вот!
— Близорукий… Мне кажется, ты его недооцениваешь. Может, он видит больше, чем ты.
— Не видит. Он ранимый и обидчивый. Кроме собственного веснушчатого носа и своих обидок, больше ничего вокруг себя не видит.
— А ты не обидчивый, Люк?
— Нет. Я был обидчивым раньше, но это мешало мне жить. Я вырвал обидчивость из своей кожи, как толстого, нажравшегося моей крови клеща. А затем я его раздавил, выпустив из него всю кровь.