— Ты не сошла с ума, — сказал я.
— С чего ты взял, что я об этом думаю? — спросила она чуточку раздраженно. Я пожал плечами, мне не хотелось отвечать, потому что я не знал ответа.
Наконец, леса совсем не стало, и мы вышли за его границу, на большую поляну, где я видел только редкие кустики с толстыми ягодами. А потом я увидел нечто такое, чего никогда не знал прежде. И если о сколопендрах, цветах и птицах, о лесах и небе, я представление имел, то того, что оказалось перед моими глазами и представить не мог. Наверное, это можно было назвать рекой. На карте это явно было рекой. Но берега сжимали не воду, а течение вечного света, золотого, искрящегося потока. В нем, я видел, всплывают белые, прозрачные, будто перистые облака, субстанции, отдаленно напоминающие человеческие силуэты. Они путешествовали с течением реки, волны золота омывали их, и я знал, это человеческие души плывут по Великой Реке. Я знал, что очень немногие видели когда-либо такое. Знания эти просто пришли ко мне, и это нельзя было объяснить себе даже прозрением. Будто я и сам, прежде всего в моей жизни, плыл по великой реке. И я знал, что она пересекает всю Аркадию, извиваясь и петляя между лесов и полян, а начинается она в месте, где высоко и холодно, и всегда идет снег, и там уже все определено. Никогда я не видел ничего красивее, потому что это было самой жизнью, и всей магией в ней. Золотой свет был тем, что позволило нашей Вселенной появиться на свет, а большинству из нас позволяет дожить до старости. Магией, которая в нашем мире всего лишь случайности и везение, а в этом мире — сила, которой можно владеть. Я остановился и стоял, и не мог отвести взгляда. Я смотрел на Вечную Реку, Великую Реку, по которой плыли души будущих новорожденных в мир. И я не прикасался в самому таинству жизни и магии на земле прежде, и сейчас бы не прикоснулся, потому что оно было свято. В этом золотом свете было все самое прекрасное, все, что я любил: и лето, и все люди, и цветение цветов, и смешные вещи, которые приятно трогать, и голос Лизы незадолго до разрядки, щелчки шариковых ручек, и мои друзья, и мамины духи, и мамины прикосновения, и папин голос, и вся любовь, которую они мне дали.
Как все сияло.
И я закончила рыдать, и решила не начинать больше. Я не думала, что смогу делать еще хоть что-нибудь, глаза опухли из-за слез, но так было даже лучше. Я не сказала Герхарду и Делии отчего я плачу. Причин было много: я боялась, что не вернусь домой, мне хотелось в университет, а потом в Америку, я винила себя за то, что не послушала родителей, синяки болели, и я совершенно не знала, куда идти. Но было и еще кое-что, то, о чем не пожалуешься друзьям. Перед моими глазами пролетали цифры, теперь это была не метафора. Стоило зафиксировать на чем-то взгляд, и я видела, из чего оно состоит и какие силы действуют на него сейчас. Смотря на Герхарда и Делию, я видела, как под их кожей бьются капилляры, наполненные кровью, я знала сколько ударов в минуту совершают их сердца, видела биохимию их крови. Я была совершенно уверена, что я сошла с ума, но это было уже неважно, ведь я была в сумасшедшем мире.