— А у вас никогда не было таких случаев, чтобы люди других народов становились как вы?
— Не было. Все говорят, что это невозможно. Даже в учебниках так пишут.
Я достаю фотографию из кармана, снова рассматриваю двух молодых девушек на ней. Одна из них стала женой моего папы, дала жизнь мне и моей сестре, пишет книги про странную науку и все время нервничает. Другая умерла, исчезла, растворилась во времени, а затем оказалась в Парфии, создала семью и стала одной из народа богини, которую называют Матерью Землей. Звучит странно, и в то же время намного менее нереалистично, чем то, что мир становится черно-белым от червей из глаз Нисы.
Я глажу пальцем мамину шляпку. Она выглядит такой счастливой, но в ее лице и в момент наивысшего спокойствия, до всех произошедших с ней ужасов, есть нечто нервное. Санктина выглядит скорее жадно веселой, как эти люди, которые всегда напиваются на праздниках, потому что ни в чем не знают меры. У нее красивые черты, а от улыбки они становятся резче, будто бы хищными.
Словно в те далекие годы эта девушка уже знала, кем станет однажды. На фотографии глаза у нее, наверное, синие, а может голубые. Не слишком хорошо видно. Но когда я встречал ее в последний раз, они были пшенично-желтыми, как у Нисы.
Когда Ниса отворачивается, чтобы посмотреть на Офеллу, я кладу фотографию в конверт. Когда-то мама порвала все фотографии со своей сестрой и, наверное, она жалеет об этом. Я бы пожалел. Мне хочется вернуть ей фотографию, ведь именно ей, а не Нисе или мне, она на самом деле принадлежит. То есть, совсем на самом деле, конечно, Санктине, но Санктина никогда не думала, что мама умерла и может увидеть ее фотографии в газетах.
— Я письмо отправлю, — говорю. — Хорошо?
Ниса кивает.
Я иду к почтовому ящику, он у выхода и, наверное, существует для людей, которые до последнего забывали отправить открытки. На нем даже кто-то написал «последний шанс».
Я стою около него, думаю, и вправду, вот он мой последний шанс быть честным. Стоит совершить одно движение рукой, опустить письмо внутрь, и я стану лгуном. Мне этого не хочется, но так надо ради моей подруги (и, может быть, кузины) Нисы.
— Прости меня, — говорю я ящику. — Я не хочу ставить тебя в неловкое положение, но так надо.
Ящик синий, с приоткрытой железной крышкой надо ртом, пожирающим открытки и письма.
Я закрываю глаза и на ощупь опускаю письмо в прорезь, отчасти надеясь, что не попаду, и это будет знак, чтобы Марциан был честным. Но все получается, и я отворачиваюсь от ящика, словно мы с ним незнакомы. Или знакомы, но являемся соучастниками преступления.