В это время вода в Моховке, особенно в заводях или старицах, быстро прогревается, и тогда для выдры Ласы начинается золотая пора — приволье, обилие еды. День-деньской водит тогда Ласа хороводы с подругами в серебристых струях реки.
Моховка… Она рождается в западных отрогах Сихотэ-Алиня, ее принимают в свое приволье, манят в синюю даль равнины, леса, пойменные луга. Весело, с перезвоном мчится она в свои дали дальние, воды ее гладят золотые песчаные косы и гремучие, отмытые до блеска галечные берега…
А в светлых струях Моховки, свивающихся в сказочные кружева, носятся стремительные, как молнии, серебристые хариусы, расшитые по бокам красными шнурками; у галечного дна переливаются подвижные как ртуть, пугливые стайки гольянов. А где-нибудь в заводи, рядом с которой шумит стремительный поток перепада, можно увидеть застывшего в засаде серого лейка. Только по чуть шевелящимся полупрозрачным брюшным плавникам отличишь его от палки. Стоит ленку заметить добычу или малейшую опасность, как он мгновенно, будто им выстрелили, срывается с места и бесследно исчезает.
А в иной такой заводи заметишь живое почти двухметровое бревно — белобрюхого тайменя. Этот по-барски важен. Он то замирает, да так, что не пошевелит ни одним плавником, то лениво изогнется, пройдет туда-сюда. Никого из рыб не боится этот подводный медведь. Напротив, все они для него — добыча. Да разве только они! Сядет ли утка на заводь, появится ли на воде бурун, бегущий поперек течения (это переплывает Моховку мышь, белка или колонок), как туда стремительно кидается таймень Хап, и вот уж нет буруна на воде… Одну только Ласу он обходит, да и она не ищет с ним встреч.
Однажды, два года назад, в середине лета Ласа повела на прогулку выдрят, чтобы научить их ориентироваться в Моховке. День был солнечный, тихий, вода просвечивала почти до самого дна, в ней как бы растворилось золото. Ласа принялась играть с детишками. Она то крутилась веретеном, то изгибалась волной, ныряя до самого дна или всплывая к поверхности. Выдрята ни на шаг не отставали от нее и неуклюже повторяли все ее движения. И вдруг… Все произошло так неожиданно и мгновенно, что Ласа не успела что-либо сообразить. Она как раз, выгибаясь, пошла книзу, когда в воде пронеслась огромная тень; задним зрением Ласа лишь уловила белый блеск — брюхо тайменя. Когда она опомнилась, возле нее уже не было дочки, а оставшийся выдренок трепетал у нее под брюхом…
Конечно же, это был Хап. Ласа допустила непоправимую оплошность: не огляделась как следует вовремя. Только теперь она обнаружила неподалеку под обрывом, возле замшелых бревен-топляков, облако мути. А ведь именно такие топляки — любимое место засады Хапа, он маскируется под них.