Вошел капитан. Деловой, собранный.
– Еще полчаса, и пойдем к гермоворотам. Проще тебя выпустить, пока часовые будут меняться.
– Проще так проще. – Николай кивнул на шахматную доску. – Как насчет партии на посошок?
Стрелкин оживился, потер руки.
– Думаешь, откажусь? Не-а. Не проигрываю я, Вездеходик, в день по две партии.
– Еще скажи: давненько я шахмат в руках не держал, – усмехнулся карлик.
– Удивляешь ты меня, Коля, постоянно удивляешь. Гоголя вот читал.
– Тот, кто думает, что я лаптем щи хлебаю, сильно ошибается. Кстати, там, на перегоне, мотодрезина и два трупа. Челноки. Тоже во мне ошиблись…
Чеслав лежал на отцовской кровати с наклеенной на щеку полоской пластыря. Смотрел в потолок. Внешне он был спокоен, а внутри… Просто кипел от ярости. Впервые он узнал, как мало его ценят коллеги-коммунисты. Его, коменданта Берилага, который первым поставил на поток искоренение инакомыслия. Его, выдающегося практика, а не трепача, сотрясающего воздух красивыми словечками.
Суки. Все суки. И первый сука – начальник «Дзержинской», москвиновская подстилка. Не позволил расстрелять часовых на блокпосту за халатность и утрату бдительности. А батя тоже хорош. Все хорошо, что хорошо кончается, сынок. Ты жив, а это главное.
Жив-то он жив, но оплеван, унижен. Он ошибался, когда думал, что руководство компартии считает его знаковой фигурой. Вытерли ноги. Его считают половой тряпкой.
ЧК вскочил с кровати и принялся ходить по комнате, сжимая и разжимая пальцы, словно душил кого-то невидимого. Немного успокоившись, оделся. Здесь ему больше нечего делать. Только в Берилаге он сможет вернуть себе душевное равновесие. Вплотную займется козлотой, которая передает друг дружке шифрованные писульки. Сломает кому-нибудь челюсть, испытает, наконец, в деле свою паяльную лампу. Вид горящей плоти, крики и стоны, боль и муки других помогут ему справиться с собственной болью и обидой.
ЧК в накидке с наброшенным капюшоном направился в станционный зал. К лаборатории шел, опустив взгляд в пол. Ему казалось, что если посмотрит на кого-то, то обязательно увидит ухмылку, адресованную ему. Был уверен, что вся «Лубянка» знает о его проколе с Четверкой и злорадствует.
Дрезина стояла на своем месте. Чеслав собирался уехать по-английски, но Корбут-старший словно почувствовал появление сына и вышел из лаборатории. С сочувствием посмотрел на наследника.
– К себе собираешься? Не рано ли? Как себя чувствуешь?
– Физически – отлично. Психически – не очень. Давненько я так не прокалывался, папа. Похоже, заразился неудачей от тебя. – ЧК уселся на дрезину, завел двигатель. – Счастливо оставаться. Отправляюсь туда, где я действительно кому-то нужен.