— Бригита, это ты? Я не хочу ужинать.
— Я не затем, барышня, я принесла вам письмо.
Гертруда одним прыжком вскочила с кровати и открыла дверь.
— Какой-то мальчик дал мне его и удрал, — сказала Бригита, передавая ей пакет.
Гертруда распечатала конверт, вынула несколько густо исписанных листков и начала жадно читать.
Вот содержание письма.
«Моя милая дочь, мое милое, дорогое дитя!
Моя дочь, моя добрая, нежная дочь!
Теперь, когда твои собственные слова успокоили меня относительно самого главного, а именно, что мое имя не было запятнано в твоих глазах и ты не осудила отца, я поведаю тебе историю моей жизни и докажу, что ты моя дочь, и ты поверишь мне, полюбишь и, может быть, не откажешь мне в доверии, которого меня несправедливо лишили.
Я не скрою ничего, как это ни тяжело для меня.
Мистер Грэм — мой отчим. Связанный таким образом с теми, кто так дорог тебе, я все же несу их проклятие, потому что не только моя рука (о, не презирай меня, Гертруда!) погрузила в вечный мрак несчастную Эмилию, но помимо этого ужасного несчастья я был еще обвинен и в бесчестном поступке. Живя под тяжестью этого проклятия, безнадежно осужденный, я все же невиновен. Ты поймешь это, если поверишь моему рассказу.
Природа наделила меня строптивым характером, а воспитание только усугубило его. Я был кумиром моей слабохарактерной матери; за ее любовь я вечно благословляю ее память, но у нее не было воли обуздать и подчинить себе своевольный и неуравновешенный характер сына. Я не был ни злым, ни испорченным, и хотя и дома, и среди товарищей я любил главенствовать, у меня было много друзей. Моя мать вновь вышла замуж, и вскоре я с горечью почувствовал, в какие цепи собирается заковать меня мистер Грэм, ее муж. Если бы он обращался со мной ласково, по-человечески, если бы он старался завоевать мою любовь (а это было совсем не трудно, потому что по своей горячности я был склонен и к сильной привязанности, и к глубокой благодарности), он мог бы оказать огромное влияние на мой неустановившийся характер.
Но он обращался со мной сдержанно и холодно. Он с пренебрежением оттолкнул мои лучшие побуждения, когда по настоянию матери я назвал его отцом. Но, отвергнув это звание, он пользовался его преимуществами, оскорбляя меня этим на каждом шагу и настраивая против себя.
Два факта усиливали мою неприязнь к отчиму: я знал, что всецело материально завишу от его милости, а ненависть ко мне мистера Грэма, оказывается, объяснялась старинной враждой его с моим отцом.
Но как ни сильна была борьба в моем сердце, власть мистера Грэма оказалась сильнее; я был еще ребенком, к тому же я не мог оставаться глухим к мольбам матери, которая умоляла меня из любви к ней покориться. Редко, только в случаях особенной несправедливости, я бунтовал открыто. Так проходили годы. И хотя моя любовь к мистеру Грэму не увеличивалась, но привычка, интерес к наукам и приобретенное умение владеть собой постепенно сделали мою жизнь более или менее сносной.