— Ты в порядке, девочка? — Мария взяла Бьянку за руку. За последние два дня она не отходила от своих внуков ни на минуту и теперь, как барометр, чувствовала малейшее изменение в их настроении.
У Бруну была другая проблема, он замкнулся в себе и не сказал ни слова с того момента, как узнал о гибели матери, лишь иногда подходил к Бьянке и молча гладил ее по голове.
Сердце Марии ду Карму готово было разорваться от боли и любви. Тихонечко, чтоб никто не видел, она выходила в сад и давала себе волю поплакать в голос. Дирсеу старался быть рядом и уходил только тогда, когда Мария опять возвращалась к внукам.
Лицо Лейлы прежде такое милое и простое теперь было чужим и холодным. Бьянка не сразу узнала в женщине, которая лежала в гробу свою мать. Бруну отвернулся и впервые заплакал. Он плакал горько и отчаянно, ничего не замечая вокруг себя. Его голос подействовал на собравшихся совершенно определенным образом, заставив заплакать всех.
Мария посмотрела на старшего сына. До этого он стоял совершенно безучастно. Теперь же на его упрямом лице появились две скорбные складки у рта, и он отвернулся.
Ду Карму подошла к нему и взяла его за руку, как тогда, в детстве, когда они хоронили собаку. Он принял ее сочувствие и прижался щекой к ее руке.
День тянулся невыносимо долго. Казалось, что он никогда не кончится. Солнце садилось и озаряло своим багровым светом лицо Лейлы, которая утопала в море цветов. Священник отслужил мессу и благословил прихожан. А живых он долго призывал к жизни праведной и чистой.
Последние слова произвели на Вруну странное впечатление. Он чуть было не набросился на священника с кулаками, долго кричал, что не хочет жить без матери, грозил кулаком небу, а под конец упал на свежий холм, и стал яростно разбрасывать землю, словно сам собирался лечь вместе с покойной.
Уже к вечеру, когда ритуал был закончен, гости стали расходиться.
Мария закрыла дверь за семьей барона и обратилась к Режиналду.
— Ты не будешь возражать, если временно Бьянка и Вруну поживут у меня?
— Нет, мама. Спасибо тебе. Тогда я пойду? — Режиналду попятился к двери.
Мария не могла отделаться от мысли, что ее старший сын что-то скрывает. Прежде всегда такой уверенный и прямой, он вел себя весьма странно: его тяготило присутствие Марии, он прятал глаза. Как в детстве, когда он проливал простоквашу или нечаянно наступал Киту на лапу, и не хотел признаваться в этом.
— Налду, — начала она, как можно мягче, — ты все мне рассказал? У меня такое чувство...
— Как ты можешь, мама? — возмутился Режиналду. — У меня горе, а ты. Эти странные вопросы...