Из-за ишака меня, в первую очередь, поперли из «красных». «Синие» тоже долго упирались – не хотели брать. Потом взяли, однако списали в обоз – запретили высовываться вперед, чтобы не позорить доблестное воинство.
Но я не изменил своему Насреддину и даже попытался доказать, что его ишак ничем не хуже боевых коней прославленных рубак-командиров (бегал-то я быстро).
Вот тут-то я впервые и познакомился с железным правилом: скакуну – скакуново, а ишаку – ишаково. Скорый на расправу комбриг «Котовский», командовавший «синими», просто и доходчиво накостылял мне по шее.
С тех пор прошло много лет. Образ веселого пройдохи Насреддина ничуть не полинял для меня. Он остался вне конкуренции, как первая любовь. Даже Швейк и Остап Бендер не затмили его. А вот о той далекой игре и своем выборе, диком с точки зрения любого нормального мальчишки, я одно время позабыл.
На каких только «коней» не пытался я взгромоздиться, став взрослым! Особенно когда начал писать. Я седлал Поэзию, Лирическую Прозу, Высокую Романтику. Скакуны не сбрасывали меня. Я довольно сносно удерживался в седле и, возможно, так и проехал бы по жизни на чужой лошадке (сколько подобных случаев бывает), если бы… если бы у оседланных мною скакунов не вырастали время от времени ослиные уши. Этого почти не замечали другие, но всегда замечал я. Пришлось окончательно пересесть на предназначенного судьбой «ишака», то есть переселиться в тот литературный цех, на дверях которого написано: «Юмор и Сатира».
Видимо, выбор был сделан не случайно.
Несчастны, несчастны сочинители, которым обязательно нужен слушатель. Едва допечатав страничку, такой литератор вынимает ее из машинки и несет на кухню – жене.
– Вот послушай-ка, что получилось, – говорит он.
Жена обреченно вытирает руки о фартук и присаживается на краешек стула.
– Ну, – вздрагивает она через минуту, прослушав ничего не говорящий ей отрывок, – а что дальше?
– Дальше, дальше! – обижается сочинитель. – Разве в этом дело… Ты стиль оцени. Язык почувствуй.
В праздничной компании, дождавшись, когда гости сомлеют от пельменей и водки и утратят способность сопротивляться, сочинитель, прижимая руки к груди, просит:
– Позвольте, друзья, прочесть вам рассказ. Горяченький. С колес. Только что дописал. Буквально сегодня.
Он знает, что делать этого нельзя, что слова, не одетые в броню типографского шрифта, беспомощны, как только что вылупившиеся и не успевшие обсохнуть цыплята, но – не может остановиться.
Увы, покорный ваш слуга относится именно к такому типу сочинителей.
Не дав этим заметкам отлежаться, не выправив как следует орфографические ошибки, я поспешил размножить рукопись и понес ее друзьям-приятелям – на суд их и приговор.