Артамонов – писатель, но живет он так же стандартно, как все мы, грешные. Из окна его малогабаритной квартиры открывается вид не на какой-нибудь там вишнёвый сад, а на унылый вытоптанный дворик с некогда голубой эстрадой агитплощадки; по утрам он, как и прочие граждане, ходит в магазин покупать ацидофильное молоко, и, как всем прочим гражданам, продавщица недружелюбно говорит ему: «Ты что, ценника не видишь? Нальют с утра шары…» На своих писательских собраниях он произносит занудные речи о необходимости глубже проникать в характер современника и голосует за решения – что-нибудь вроде: «Принять активное участие посредством литературного вклада в деле всенародной борьбы за подъём…»
Решительно ничем оригинальным не отмечена судьба Артамонова. Он не ловил форель в горных речках Швейцарии, не ездил в Африку охотиться на львов, как Хемингуэй, и не переплывал океан на камышовой лодке – как Тур Хейердал. Какой там, к лешему, океан! Артамонов даже плавать-то не умеет. Надо видеть его во время купания в нашей воробьиной протоке. Женщины бултыхаются на середине и громко срамят нерешительного Артамонова. Артамонов, спрятав руки под мышками и виновато улыбаясь, стоит на берегу. Возле бледных ног его ползают перемазанные тиной ребятишки. Наконец Артамонов отваживается – делает несколько журавлиных шагов вперёд. Женщины с хохотом брызжут на него водой. Он загораживается, поворачивается к ним спиной и, громко охнув, приседает по шею. Удовлетворённые тем, что загнали Артамонова в воду, женщины отплывают. Тогда Артамонов, защемив безымянными пальцами нос, а большими заткнув уши, храбро окунается с головой.
Всё. На этом купание его окончено. Артамонов растирается мохнатым полотенцем и уходит на дачу – жечь глаголом сердца ни в чем не повинных читателей.
Через дорогу от нас живёт Пашка. Это загадочная фигура. Он ухитряется сохранить загадочность даже в обстановке повышенной дачной открытости. Известно о нём лишь то, что Пашка «процентник». Он работал (а может, и теперь работает) какой-то мелкой шишкой в крупном учреждении, в том самом, которое некогда нарезало эти участки. Один из участков, стало быть, и достался Пашке. Пашкой его прозвали насмешливые дамы Артамоновы. Услышали однажды, как жена окликнула его «Паша», и заладили: Пашка да Пашка. На самом-то деле он Георгий, и, значит, жена крикнула в тот раз «Гоша». Но артамоновским дамам послышалось «Паша» – и новое имя прилипло к нему. И подошло. Больше личит, чем настоящее.
Домик у Пашки ничем не замечательный: стандартное двухкомнатное строение, выкрашенное в голубой цвет. Такие домики ставит желающим «Горремстрой» за полторы тысячи рублей. Зато огород у Пашки самый тучный на улице. Что он там выращивает, узнать невозможно. Пашкин участок огорожен высоким и частым штакетником, сделанным, очевидно, на заказ: таких длинных штакетин мне никогда раньше видеть не приходилось. За штакетником идет плотная стенка малины, а уж внутри её находятся те таинственные злаки и корнеплоды, которые выращивает Пашка.