– Уперлись уже, а все спрашивают! Ну и темнота!
Застыдившись, мы поворачиваем к большому красному зданию.
– Эй, студенты! – насмешливо кричит мальчишка. – Не туда поплыли! Вот он, ваш институт, напротив!
Напротив из-за курганов строительного мусора выглядывает облупленная казарма со входом, взятым напрокат у средней руки дворца.
– У-у-у, – разочарованно протянула Полинка.
– Общежития у них наверняка тю-тю, – сказал Женька.
– Да вы что, братцы? – заволновался Алексеич. – Институт новый. Отгрохают еще. Первый сорт будет. Вот увидите.
Алексеич запереживал: со связью – это его идея. Но «братцы» молчали, и он нерешительно сказал:
– Может, все-таки зайдем потолкуем?
Идти «толковать» выпало мне и Алексеичу.
Кабинет у директора оказался маленький, временный. Директор весь серый: глаза – серые, волосы – серые, серый двубортный пиджачок – сидел на шатком стуле с выщербленной спинкой. Нам достались две табуретки.
Директор долго не мог понять, почему мы заявились к нему, а не в приемную комиссию.
– Так что вас, собственно, интересует? – недружелюбно спросил он.
Мы замычали. А что нас, собственно, интересовало? Хотели поговорить – о том о сем.
Серый директор тихонько вздохнул и скучным голосом нарисовал обстановку: общежития нет, лабораторий не хватает, учиться будем в две смены. Конечно, все со временем утрясется, а пока вот так… Похоже было, что он не очень-то нас агитировал.
Мы извинились и вышли.
Полинка и Женька о чем-то спорили. Полинка смеялась и качала головой – не соглашалась. Тогда Женька подбросил монету. Монета запрыгала по тротуару, и он прижал ее ногой.
– Решка, – подходя, сказал я.
Женька убрал ногу.
– Орел.
– Значит, будем поступать? – спросила Полинка.
Они все стояли на узком тротуаре так, что мне места не оставалось. И я взобрался на кучу битого кирпича. И вдруг, как это вышло – не понимаю, я произнес речь. Настоящую. Даже размахивал руками и стучал себя в грудь.
Я сказал, что всегда представлял институт храмом науки. Видел каждую аудиторию. Любил каждую ступеньку. Мечтал о том, как буду приходить в него по утрам, открывать высокие двери с тяжелыми медными ручками. Вдыхать его запахи. Слушать его тишину…
Словом, Митю Агаркова прорвало. Полинка смотрела на меня круглыми глазами. Даже рот приоткрыла. У Алексеича медленно лезла вверх левая бровь. На мгновение мне стало неудобно перед насмешливым Женькой, и я осекся.
Но Женька поднял голову и задумчиво сказал:
– А на ручках – солнце…
– На каких ручках? – спросил Алексеич.
– Да на медных, на медных! – нетерпеливо притопнула ногой Полинка.