К нам поселили четвертого. Его зовут Гена. Он из Якутии. Кажется, парень ничего. Тихий, розовощекий. Все хочет с нами подружиться. По вечерам организовывает чай. Приносит батоны, любительскую колбасу в прозрачной бумажной обертке и деньги не берет. Мне Гена одолжил пиджак. Увидел, что я натягиваю куртку, и сказал:
– Возьми надень.
Пиджак был только чуть-чуть узковат в плечах, а так подходящий. И еще Гена понацеплял для чего-то столько разных значков, что хватило бы четверым спортсменам. Я попробовал снять их. Нехорошо. Все лацканы в дырках. Привинтил обратно.
– Готов? – спросил Алексеич. – Силен! Полный георгиевский кавалер!
И тут вошел Женька. Прислонился плечом к косяку, будто в гостях, и сказал:
– Поговорить надо. Выйдем.
Я вышел.
– Не опоздайте! – крикнул Алексеич.
Женька-то не опоздает. Он в театр не идет. У него завтра математика.
– Ну говори, о чем хотел.
Женька шел молча, засунув руки в карманы. Мы спустились вниз, прошли через сквер, мимо поликлиники, оставили позади кино «Пионер». Женька сутулился и все прибавлял шагу.
– Может, за город пойдем? – спросил я, догоняя Женьку.
И тогда он остановился прямо на улице, в самом людном месте. Его зацепили плечом, толкнули в спину. Он не заметил.
Я не сразу понял, откуда у него веснушки. Крупные, отчетливые: стоит дунуть, и они посыпятся со щек.
Потом я сообразил: Женька просто бледный. Бледный как мел.
– Брось свою опеку, Митя, – тихо сказал Женька. – Слышишь?
Его еще раз толкнули, и он снова не заметил.
– Не ходи за ней больше. Она сама тебе не скажет. Не умеет она. И мучается. Понимаешь?
Она!
Тебя!
Не любит! – ударил он меня три раза.
Веснушки его вдруг поплыли у меня в глазах. Я повернулся и пошел в обратную сторону.
Женька догнал меня, схватил за рукав:
– Митя! Подожди. Ну что же делать? Встретишь другую девушку. Митька!
– Ладно! – сказал я. – Все! Не переживай! Квиты мы!
Он не понял.
– В расчете, – сказал я. – Два раунда по две минуты!
– Ах ты! – выдохнул Женька.
Я резко выдернул руку и прыгнул в трогающийся автобус…
В пустом автобусе гудит ветер. Встречные машины с коротким рявканьем проносятся мимо, словно выпущенные из пращи. Водитель включил радио на полную катушку и бьется о стекла, рыдает, взвизгивает на выбоинах вальс «Березка». А в открытом заднем окне кабины раскачивается пластмассовый Петрушка. На крашеном лице его застыла вечная бессмысленная улыбка.
Я сижу у открытого окна. Ножевой ветер полосует разгоряченное лицо, путает волосы, выжимает слезы из глаз.
…Ветер выжимает слезы из глаз, колется сахарным снегом, свистит в ушах. Я опускаюсь все ниже и ниже, совсем превращаюсь в маленький напряженный комок, только палки как крылья – в сторону и назад. Стремительно вырастают передо мной заиндевелые кусты боярышника, мчатся навстречу первые дома улиц. И вот я уже не птица, а снаряд. Сейчас я пробью коричневую стену сарая, дом и густой штакетник. Я распрямляюсь, резко бросаю тело вправо – и широкая, ровная улица распахивается мне навстречу.