Текля управлялась у печи.
— День добрый. Проходите, садитесь.
— Спасибо. — Катря стала у порога. — А я к вам, Андрон.
Жилюк отложил ложку, вытер губы, вылез из-за стола.
— Беда у меня, люди, — и не удержалась, заплакала.
— Да присядьте, присядьте же, — взял ее за плечи Андрон и усадил на скамью.
— Средненькая моя, Оксанка…
— Что? — прижала руки к груди Текля. — Неужто? Господи! — чуть не плакала она. — Говорила же я вам…
— Ой, говорили, кума, говорили! — Катря терла концом платка сухие, покрасневшие глаза. — Я и сама себе не раз говорила.
Андрей и Яринка тоже перестали есть, сидели растерянные.
— Ну, хватит вам! — повысил голос на женщин Андрон. — Слезами тут не поможешь. Гроб кто будет делать?
— Вот я и пришла просить вас. Если уж вы откажетесь… Вернется Роман — как-нибудь рассчитаемся. Что же мне делать одной?
— А доски хоть есть?
— Да какие-то есть. Разве я знаю… — Всхлипнула.
— Сходи уж, Андрон, — сказала Текля.
Жилюк молча вышел из хаты, а через минуту вернулся, стал точить рубанок.
— Идите, Катря, я сейчас.
— Спасибо вам… — А с порога добавила: — Ты, Яринка, приходи. Гуляли ведь вместе… И вы, Текля.
И снова меркнет перед глазами Катри дорога, покачивается божий мир.
Андрон заканчивал с Андреем гроб, когда во двор Гривняков вошел почтальон.
— Посылка вам, ценная. — Подал бумажку. — Распишитесь. — Показал пальцем в развернутую тетрадь и сунул карандаш.
Жилюк долго разглядывал уведомление, вчитывался в мелкие буковки.
— Да что вы его нюхаете? — заворчал почтальон. — Расписывайтесь, берите пять злотых и идите получать. Это, наверно, Павло что-нибудь прислал.
— Может быть… Писал ведь, что как только соберет немного злотых, так что-нибудь и купит… Может быть. Ведь Павло не какой-нибудь там жолнер задрипанный, а капрал.
Жилюк кое-как нацарапал что-то похожее на свою фамилию и заспешил с гробом. Холера ясная! Хоть бы материи какой-нибудь прислал. Или Яринке, или Андрейке. Не надо было бы покупать и злотые, выторгованные за сомовину, тратить. Десять злотых — это вам не шутка! Да и сами сколько съели. Пусть подавятся своей каменоломней. Он теперь как-нибудь дотянет… А тот глупый на ярмарке, который прицепился было в Копани из-за мяса, думал, что напугает его. Как же! Записал фамилию и свидетелей. Пиши, холера бы тебе писала! Уже пуганые. Думал, вот так возьму да и выложу ему весь барыш. Эге, пан! Хоть ты и власть, да и мы не лыком шиты. Ты себе акт, а я себе денежки. И будь здоров! Ищи ветра…
Так-то так, но пока они гроб сколотят, почтари возьмут да и распечатают посылку. Что им? Откроют — и все. Ходи потом, добивайся. Вот говорят же, что все письма, все посылки где-то там просматриваются. Конечно! Тем паче — военные. Непременно будут глядеть. А там, может, табачку или сахару Павло надумал прислать… Ведь возьмут! У них к рукам все липнет.