Катря налила ведро холодного, утреннего молока, прикрыла чистым платком.
У косарей передышка. Расположились на мураве под кустами, курят. А женщинам не терпится! Растряхивают траву, выгребают, выносят на открытые поляны, под лучи солнца. Да все быстро, быстро — надо же и здесь успеть, и к коровам, и дома навести порядок.
— Марийка! Иди-ка сюда, доченька, — позвала Катря.
— Ой, некогда, тетенька. Мужчины вон пусть пьют.
— Им тоже хватит. Тебе, дочь, и того… Отдыхать бы чаще, — отвела Марийку в сторону. — Ты не очень-то вилами махай, успеется.
Смутилась Марийка — и приятно ей, и немножко стыдно перед старшей женщиной.
Откуда ни возьмись — Андрей. Кажется, только что поправлял кому-то косу, а уже тут как тут.
— Добрый день, тетя Катря.
— И тебе, сынок, добрый день. Ты за ней вот следи, чтобы не надорвалась.
— Она жилистая! Хотя правду говорите, я тоже ее предупреждаю, но разве она послушает. Уж вы поругайте ее…
— Хватит тебе, — прервала Марийка. — Бери вон, неси косарям.
— Вот! Видали какая? — с напускной обидой произнес Андрей. — И так всегда.
Андрей берет подойник, уходит. Женщины провожают его теплыми взглядами. На Марийкином лице, в глазах словно бы заря засветилась.
— Любит, — тихо промолвила Катря.
Мария молча поправляет волосы или, может, просто отводит глаза, а Катре видятся они оба совсем маленькими, сиротами, потому что ни Андрона, ни Текли уже не было. То Марийка, то Андрей прибегут, бывало, из лесу, от партизан, и порадуется, и наплачется с ними… А теперь, видите, бригадир, доярка! Хату им всем обществом поставили, свадьбу сыграли…
— Где же это ваш Роман, тетя Катря? — вывела ее из задумчивости Марийка.
— Да в школе. Послали в школе поработать. Плотничает.
— Тоже нужное дело. Учительница вон у нас живет. Все хлопочет.
— Кто же говорит — ненужное? Ныне время такое, что куда ни кинь, всюду что-нибудь нужно…
Когда солнце поднялось высоко, роса спала, косари вытерли и спрятали в тень косы, чтобы не затупились на солнцепеке, а сами — кто купаться, кто просто умываться, а кто — покурить вволю.
Женщины тем временем готовили обед. На ряднах, рушниках раскладывали привезенное и принесенное, в ведрах испарялась самим Гуралем сваренная уха.
— Ну, айда, хлопцы, — приглашал Устим, обращаясь к солдатам. — Обедайте, отдыхайте, пока солнышко.
— Это как же, Устим, и вспрыснуть нечем? — опытным глазом окинул приготовленное Никита Иллюх.
— Ты мне здесь анархию не разводи, — прервал его Гураль. — Чем богаты, тем и рады.
— У тебя ежели при людях не выцыганишь, так насухо и день пройдет, — продолжал свое Иллюх.