— На.
Девочка сдувала с кусочков пыль, по крошке откусывала сахар, сосала. И так была рада, таким счастьем светились глазенки, что у Андрона подступили к глазам слезы. С трудом проглотил тугой, давящий клубок, подкатившийся к горлу, сурово взглянул на покрытое грязью детское личико.
— Ты где это грязь месила?
— Гусей к речке гоняла, — мать велела.
— Хорошо. А теперь отведи вот лошадь, пусть попасется. Посмотри, где там трава получше.
— Я знаю.
Уцепилась за повод, потянула.
— Да не мешкай. Слышишь, Яринка?
Не отозвалась.
Разве для нее это впервые?
Текля подавала полдник, а сама боролась с мыслью: «Сказать или нет?» Сегодня двадцать пятая весна, как они с Андроном поженились. Не много, да и не мало. Сколько воды утекло! Постарели оба — и не узнать. Андрон весь поседел как лунь. О боже, боже! Тяжкая наша жизнь!
Вздохнула.
— Чего завздыхала?
— Так, что-то давит.
«А может, сказать?» Поставила миску с картошкой.
— Где взяла? — поднял муж голову.
— Да нигде, своей отобрала.
— Смотри! Что сажать будешь?
— Какой ты! Разве я ничего не помню? — И все-таки не удержалась: — Помнишь, Андрон…
Он широко раскрыл глаза.
— Весна тогда была поздняя, дождливая. А воды… Все плываки посносило.
Вот чертово семя! Хоть гром с неба, а ей все свое. То-то и вырядилась сегодня. Вспомнила баба, как девкой была! Да, пришлось тогда объезжать на Ратное, верст, наверно, с полсотни. А прямо ведь было рукой подать. Через речку… Два дня добирались. Сваты!
И все-таки сердце отмякло. Съел еще немножко картошки, запил терпким рассолом, положил ложку.
— К чему это ты?
— Двадцать пять годочков минуло…
Муж задумался. Сошлись тугие морщины. Вон где твои годы, Андрон. Твое здоровье. Уже пятьдесят, а пробежали, как воды в Припяти. И следа не оставили. Разве что мозоли кровавые да тоску безутешную, а больше ничего. Как начинал в бедности, так с ней и остался. Словно навеки обвенчался. Маешься от урожая до урожая. Как нищий, куску хлеба радуешься. И никому нет дела до того, как ты живешь, на что живешь. Только бы исправно платил подати, не бунтовал, не лез в политику. А еще лучше — если бы ты умер. Чтобы сразу взял и сгинул. Всем гнездом — от большого до малого, от малого до большого. Не снились бы тогда панам и осадникам страшные сны, не было бы этих границ тревожных, а была бы большая и могучая, «од можа до можа», Речь Посполитая…
— Ну, чего нос повесил?
В самом деле. Столько тех дум передумано, что диво, как голова до сих пор не треснула.
— Слышала? Пан каменоломню открывать хочет.
— Ну и что?
— То, что надо не прозевать.
— А дома как же?