При Хрущеве, как и при Сталине, сеть осведомителей была огромной, они присутствовали везде, подслушивали все и строчили бесчисленные доносы в “компетентные органы”. Нет сомнения, что такого рода сообщения и о пастернаковских разговорах, и о его демонстративном поведении у гроба самоубийцы, и тем более об “антихрущевском стихотворении дошли в той или иной форме до нового вождя. Могла дойти до него и небезобидная шутка Пастернака, что “Хрущев надевает воротничок не на то место”.
На вид самоуверенный и грубый, Хрущев был человеком с очень тонкой кожей. Ему постоянно мерещилось, что его хотят как-то оскорбить и унизить, и он то и дело взрывался по этому поводу. Долгие годы угождения Сталину взрастили в Хрущеве гигантский комплекс неполноценности, усугублявшийся сознанием собственной необразованности.
Тем острее Хрущев ненавидел людей, которые осмеливались наступить на эту болезненную мозоль. Они становились его смертельными врагами. В 1956 году в число таких врагов попал Пастернак.
Теперь нужно было только найти предлог или повод для мести. И этот предлог Пастернак не замедлил предоставить.
* * *
История эта хорошо задокументирована (хотя в ней имеются лакуны и противоречия соревнующихся нарративов и интерпретаций) и широко известна. В том же 1956 году Пастернак передал несколько рукописных экземпляров “Доктора Живаго” за границу. Это было деяние по тем временам беспрецедентно смелое, которое, по его словам, “начинало собою новое, леденяще и бесповоротно”. (Напомним, что отважный и бескомпромиссный Булгаков так и не решился переправить “Мастера и Маргариту” за рубеж.)
Аналогом этому поступку Пастернак называл самоубийство или политический судебный приговор – вот, в частности, почему его так поразило самоубийство Фадеева. События развивались быстро. Уже в августе 1956 года забил тревогу Комитет госбезопасности. Хрущева об этом проинформировали, но сам он пока не вмешивался. Контрмеры предпринимали на уровне Союза писателей и Министерства иностранных дел, которое, в тандеме с Отделом культуры ЦК, судорожно пыталось предотвратить публикацию “Доктора Живаго” на Западе.
Это властям не удалось. Роман вышел сначала в Италии, а затем в Англии и Америке, всюду становясь бестселлером. Что еще важнее, прокатился подлинный шквал восторженных отзывов в западной прессе. Подобного внимания не удостаивалось до сих пор ни одно произведение советского писателя.
Пастернака повсеместно сравнивали со Львом Толстым. Конечно, в этих восторгах присутствовал элемент политической сенсации. Но было и настоящее восхищение большим, серьезным (но в то же время чрезвычайно читабельным) романом в русской классической традиции. Особое уважение вызывал религиозный дух “Доктора Живаго”, необычный даже для секуляризированной интеллигенции Запада, что уж говорить о Советском Союзе.