Сыщики подкатили к прочному двухэтажному дому, сложенному из толстых бревен на каменном цоколе. Могучими железными ставнями на ночь была закрыта лавка. Над ней еще красовалась громадная вывеска: «Бакалейная торговля Павла Фонарева».
Как и положено, в этот ночной час при доме дежурил дворник — для наблюдения порядка. (Такое еженощное бдение вменялось в обязанность всех московских дворников.) Чтобы не терять попусту времени, он счищал наледь возле крыльца.
— Бог в помощь! — сказал Соколов.
Дворник сдернул с головы треух:
— Здравия желаю, люди добрые.
— Мы хоть люди добрые, но все же полицейские. Скажи, раб Божий, это дом покойного Фонарева?
Дворник вновь сдернул треух, перекрестился на темневший на фоне звездного неба силуэт колокольни и вздохнул:
— Царствие небесное, славный был человек мой хозяин! Прямо не верится, что уже нет его. В фамильном склепе теперь лежит, на Алексеевском кладбище. У него там с родными костями склеп.
— Аглая дома?
— То-то и оно, что опоздали малость, господа начальствующие!
— Как так? — удивился Соколов.
— С час тому назад подлетел этот, господи прости, леший, ее жених Калугин, подхватил нашу кралю и унесся туда, — махнул рукой, — к Красному Селу. Статочное ли это дело, девице по ночам шастать? Чего Аглаюшка в нем нашла? Морда круглая, наглая. Тьфу! Я ему вежливо: «По ночам чего девушку беспокоить?» А он мне кулаком в нос и орет: не твоего, дескать, скудельного ума дело. Скоро моим хозяином заделается, мне теперь молчать надо. Как говорил покойный Павел Иванович: «Ешь пирог с грибами, держи язык за зубами!» Аглаюшка застенчивая, безропотная, а теперь и вовсе сиротинушка. Матушка ее в первом году скончалась.
Сыщики задумчиво молчали.
Кошко, как лицо начальственное, наконец принял решение:
— Полагаю, Медников уже дал указание своим наружникам и они рассыпались по адресам и вокзалам… Далеко не уйдет! Но поеду, своим глазом посмотрю, дело серьезное. — Просящим тоном обратился к Соколову: — Аполлинарий Николаевич, ты прав: действовать следует стремительно. Ты очень меня одолжил бы, коли помог провести эксгумацию трупа купца Фонарева. А то уедем с тобой в Петербург, и дело без нашего глаза останется. Очень прошу! Тем более мы в двух шагах от Алексеевского кладбища.
Эксгумация — дело неприятное, но гений сыска согласно кивнул:
— Помогу, конечно! — Посмотрел на Павловского. — Инструментарий у тебя, Григорий Михайлович, с собой?
— Все свое ношу при себе! — шуткой отвечал Павловский. Он любил гения сыска, как самого близкого человека, и совместный труд с ним — пусть и среди ночи — был судебному доктору по сердцу. — С вами — хоть в преисподнюю.