Разведчики выбрались на берег. Соколов разделся догола, выжал намокшую одежду, снова надел ее, а сверху набросил брезентовую робу с капюшоном.
Шлапак шепотом спросил:
— Холодно?
Соколов обнадежил:
— Скоро будет жарко!
Вокруг царила тишина, пахло рекой и далекими дымами. Где-то хрипло заливалась собака, кто-то громко разговаривал, кто-то под пиликанье губной гармошки тоскливым голосом выводил немецкую песенку «Мой милый Августин». Шлапак шепнул:
— Вон Лысая гора, где штаб…
Часто останавливаясь и чутко прислушиваясь, они отправились по узкой лесной тропинке, которая тащилась вверх. Здесь, на вражеском берегу, больше, чем на нашей стороне, земля была изрыта снарядными воронками, поваленными деревьями.
Так они двигались затылок в затылок довольно долго. Два-три раза останавливались и прятались за деревья, когда на дороге раздавалась немецкая речь. К счастью, враги поодиночке не ходили, и громкие разговоры и смех загодя выдавали их присутствие. Немцы вновь стали запускать ракеты, на несколько мгновений освещая реку и свой берег. В этих случаях разведчики пластались на землю и оставались недвижимыми.
Так они прошли почти километр. Начался подъем на Лысую гору.
Вдруг Шлапак, шедший впереди, поднял руку, замер. Он поманил Соколова, шепнул:
— Караульные! — и потянул от тропинки.
Они спрятались за толстым деревом.
Вскоре послышалась немецкая речь. Вверх с громким шипением взлетела осветительная ракета, на мгновение замерла в высокой точке, залив пространство мертвенным светом, и рассыпалась огненной пылью.
На тропинке показались трое в шинелях и с ружьями. Они спускались с горы и весело о чем-то болтали. Соколов прислушался. Немец рассказывал о военных подвигах:
— Вижу, он в угол окопа забился, руки поднял, чего-то по-русски лепечет: сдается, значит…
— И ты чего?
— А я не растерялся, шагнул к нему и, как на учениях, с шагом ноги вперед выпад — раз, штыком его в грудь! Так костяшки и хрустнули, штык как в масло вошел. Весь штык в крови, а он, не поверите, живой! За винтовку руками ухватился, а сам что-то так жалобно, словно ребенок, лепечет. — И рассказчик весело загоготал, словно речь шла о чем-то забавном.
— Ты прав, Роберт! До чего же русские, эти собаки, живучие, просто удивительно! — согласился другой. — В начале войны, когда мы на Париж наступали и совсем близко подошли, был случай…
Тот, кто рассказывал про свой подвиг в окопе, крикнул:
— Отто, иди, я догоню!
Роберт, странным образом не замечая Соколова, остановился напротив, в шаге-двух, расстегнул шинель, затем долго шарил в мотне и, наконец справившись с одеждой, начал мочиться на тропинку.