Фон Лауниц продолжал:
— А главное, мой дорогой Фридрих, — серия фельетонов в «Русской мысли». Тут надо учитывать психологию русского человека. Знатный дворянин может сделать много глупостей: сбежать с любовницей, проиграть имение в карты, стреляться на дуэли, но никогда не обречет себя и близких на позор.
— Тем более ради службы в разведке. Но что могло толкнуть его на побег?
— В сознании русского общества произошли большие изменения. Очень многие недовольны ходом войны и мягкотелостью русского царя. А здесь еще и страшное личное оскорбление: героя войны, заслуженного полковника предали военному суду и разжаловали до рядового. Тут любой сбежит…
Шульц вытянул бокал вина и задумчиво дергал себя за кончик усов. Потом решительно хлопнул ладонью по крышке стола:
— В ваших словах, дорогой друг, есть логика, но этому графу необходимо устроить настоящую проверку… Слишком ответственно дело, которое мы хотим ему поручить.
— Фридрих, я вполне согласен с вами. Довериться представителю враждующей стороны в столь важном деле очень опасно, но мы не знаем никого другого, кто столь удачно подходил бы для выполнения этой важной миссии.
Шульц закивал головой:
— Да, да, этот Соколов — фигура неординарная. Его следует использовать, но без проверки я не стану вербовать его для столь важной операции. Если она сорвется, нам обоим оторвут голову.
— Мой друг! Как говорил Иоганн Вольфганг Гёте, «вся мудрость жизни в том: не опоздай покинуть горящий дом». Если мы опоздаем, то тогда обязательно нам оторвут и голову, и все остальное.
Соколов начал засыпать, но вдруг стукнула дверь. На пол сначала полетел матрас, а затем послышались грубые ругательства и обещание:
— Рюсски швайн, утро вас двух будем пиф-паф!
В помещение грубо втолкнули какого-то человека в шинели. Человек упал на пол, медленно поднялся, отряхнул руки и по-русски произнес:
— Здравствуйте, товарищ!
Соколов вгляделся в гостя и, не выдержав, расхохотался:
— Тю-тю, мое почтение, Фотий Фрязев! Чего ты тут делаешь, медный лоб? И почему на твоей нахальной морде свежие синяки?
— Потому что меня жестоко били! — В голосе звучала слеза.
— Как ты сюда попал?
— Причиной тому — вы сами…
* * *
Фотий не мог сказать всю правду, а заключалась она в следующем. Когда Соколов переметнулся к немцам, Фотий, лежа привязанным к дереву, размышлял над своей печальной участью: «По моей вине бежали два немецких генерала. За такое страшное преступление меня вновь отдадут под военный суд и теперь наверняка расстреляют. Что делать? Выход один — развязаться, вплавь перебраться на вражеский берег и там сдаться на милость немцев. Они учтут мою заслугу в освобождении ихних генералов, могут даже деньжат подбросить и отправят с почетом куда-нибудь в тыл. Хорошо!»