Соколов остановил лошадь, весело сказал:
— Бог в помощь, хозяин!
Мужик ничего не ответил, лишь сердито зыркнул маленькими глазками из-под нависших бровей, оглядел солдат, затем подозрительно долго рассматривал лошадей. Те радостно вдруг заржали и потянулись к нему мягкими в сосульках губами. Мужик осторожно снял сосульки, ладонью похлопал лошадей по мордам.
Соколов с улыбкой продолжал:
— Это какая деревня?
Мужик баском прохрипел:
— Ну, Вешки! Да тебе, солдат, что?
— Что-то ты нынче, гляжу, не в духе.
— А это не твоего ума дело.
— Да нам бы чайку попить, погреться да лошадкам овса задать.
— У меня не постоялый двор.
— А где постоялый двор?
Мужик неопределенно махнул рукой:
— Ну, в Староселье есть.
— А сколько верст до него?
— Не знаю, не мерил.
— А у кого можно остановиться? Мы едем по казенной надобности, деньги нам выданы, не сомневайся. Заплатим хорошо, не обидим.
Соколов, как всякий оторванный от жизни простых людей, плохо разбирался в том, сколько и чего стоит. Он уже хотел сказать, что даст золотой червонец, но в разговор вмешался бывалый Бочкарев. Он подошел к мужику:
— Держи рублевик. Мы люди хорошие, никого не обидим, а напротив: мирно отдохнем, про положение жизни и про войну расскажем. А за выпивку и обед еще денежку добавим.
Мужик взял деньги, долго внимательно рассматривал их, вздохнул и, наконец, засунул куда-то глубоко под дубленый полушубок. После этого сказал:
— Заводи лошадей во двор! — и отправился вынимать большой толстый брус, открывать ворота. Малец и тут бросился помогать деду.
Двор был просторным, со множеством хозяйственных построек. Большая конюшня, сарай, амбар, коптильня, поветь, под которой лежало сено, — все было добротно, крепко, на века. На отшибе, саженях в тридцати, на берегу небольшого замерзшего пруда, стояла баня, из трубы которой курился легкий дым.
Гости, взойдя на высокое резное крыльцо с навесом, рукавицами хлопали себя, смахивали снег. Хозяин открыл тяжелую и черную от времени дубовую дверь. Они вошли в длинные сумрачные сени, заставленные кадушками с соленьями, с какими-то рогожами в углу, со старыми зипунами, висевшими на гвоздях, вбитых в стену. В просторной избе было тепло и сухо, пахло свежими хлебами, медом и упревшей пшенной кашей. Чугунная заслонка большой печи гудела и дрожала от жаркого пламени.
В горнице Соколов прежде всего троекратно перекрестился на иконостас, завешенный бархатным застенком с золотыми кружевами, и только потом поздоровался с женщинами, занятыми хозяйством. Одна, лет пятидесяти, с полным круглым лицом, толстыми короткими руками, орудовала возле печи: мешала в горшках, вынимала из печи хлебы, которые распространяли вкусный запах. Это была хозяйка, жена бородатого.