– Бросай! – сказал он.
Я швырнул ему мяч, и его без промедления затянуло в мелькающую круговерть.
– Еще, – сказал он.
Я кинул еще один мяч, и он присоединился к остальным.
– У тебя хорошо получается, – сказал он.
Я резко вскинул голову. Не смеется ли он надо мной? Но он выглядел искренним.
– Лови!
Мяч – точно смоква тогда за ужином – полетел в мою сторону.
Особой ловкости от меня тут не требовалось, но я с удовольствием втянулся в игру. После каждого удачного броска мы радостно улыбались друг другу.
Наконец он остановился, зевнул.
– Поздно уже, – сказал он.
Я поглядел в окно и с удивлением увидел висящую высоко в небе луну. Я и не заметил, как пролетело время.
Усевшись на циновку, я глядел, как он готовится ко сну – умывается водой из широкогорлого кувшина, развязывает кожаный шнурок, перехватывавший волосы. Вместе с тишиной вернулась и моя настороженность. Почему я здесь?
Ахилл загасил факел.
– Доброй ночи, – сказал он.
– Доброй ночи.
Слова показались мне непривычными, будто чужой язык.
Время шло. У другой стены в лунном свете угадывались очертания его лица: идеально-точеного. Он спал, приоткрыв рот, беззаботно забросив руку за голову. Во сне он был совсем другим, красивым, но холодным, точно лунный свет. Мне даже захотелось, чтобы он проснулся, – увидеть, как к нему возвращается жизнь.
На следующее утро после завтрака я вернулся в общую спальню, думая, что и все мои вещи снова окажутся там. Но их там не было, а с моей циновки сняли покрывало. Я проверил еще раз – после обеда, и еще раз – после упражнений с копьем, и потом снова, перед тем как идти спать, но моя постель так и осталась пустой, незастеленной. Но. Все-таки. К нему в покои я пробирался опасливо, ожидая, что меня вот-вот остановит слуга. Никто меня не остановил.
Я замер в дверях, замешкался. Он лежал на скамье, как и в нашу первую встречу, – развалившись, болтая ногой.
– Привет, – сказал он.
Удивись он, выкажи хоть каплю сомнения, и я бы ни за что здесь не остался – ушел бы и спал на голом тростнике. Но ничего этого я не заметил. Только, как и прежде, приветливый голос, пристальный взгляд.
– Привет, – ответил я и пошел к своей циновке.
Постепенно я ко всему привык: больше не вздрагивал, заслышав его голос, не боялся, что мне попадет. Я больше не ждал, что меня отошлют. После ужина я привычно шел к нему в покои и циновку, на которой спал, уже звал своей.
По ночам мне по-прежнему снился убитый мальчик. Но когда я просыпался – в поту, в ужасе, – луна сияла на воде за окном, и было слышно, как плещут о берег волны. В тусклом свете я различал его опутанные сном члены, видел, как легко он дышит. И мое сердце само собой начинало биться ровнее. Даже когда он спал, его не покидала какая-то живость, рядом с которой и смерть, и призраки казались глупостью. Вскоре ко мне вернулся сон. Кошмары снились все реже, а затем и вовсе перестали.