— Напрасно, — сказал я. — Ребята как ребята.
— Да, каждый в отдельности, — сказала Вузи с нервным смешком. — И днем.
Они торчали на перекрестках, толпились под фонарями, угловатые, прокуренные, оставляя на тротуарах россыпи плевков, окурков и бумажек от конфет. Нервные и нарочито меланхоличные. Жаждущие, поминутно озирающиеся, сутуловатые. Они ужасно не хотели походить на остальной мир и в то же время старательно подражали друг другу и двум-трем популярным киногероям. Их было не так уж и много, но они бросались в глаза, и мне казалось, что каждый город и весь мир заполнены ими, — может быть, потому, что каждый город и весь мир принадлежали им по праву. И они были полны для меня какой-то темной тайны. Ведь я сам простаивал когда-то вечера с компанией приятелей, пока не нашлись умелые люди, которые увели нас с улицы, и потом много-много раз видел такие же компании во всех городах земного шара, где умелых людей не хватало. Но я так никогда и не смог понять до конца, какая сила отрывает, отвращает, уводит этих ребят от хороших книг, которых так много, от спортивных залов, которых предостаточно в этом городе, от обыкновенных телевизоров, наконец, и гонит на вечерние улицы с сигаретой в зубах и транзистором в ухе — стоять, сплевывать (подальше), гоготать (попротивнее) и ничего не делать. Наверное, в пятнадцать лет из всех благ мира истинно привлекательным кажется только одно: ощущение собственной значимости и способность вызывать всеобщее восхищение или, по крайней мере, привлекать внимание. Все же остальное представляется невыносимо скучным и занудным, и в том числе, а может быть, и в особенности, те пути достижения желаемого, которые предлагает усталый и раздраженный мир взрослых…
— А вот здесь живет старый Руэн, — сказала Вузи. — У него каждый вечер новая. Устроился так, старый хрыч, что они к нему сами ходят. Во время заварушки ему оторвало ногу… Видите, у него света нет, радиолу слушают. А ведь страшный как смертный грех!
— Хорошо тому живется, у кого одна нога… — рассеянно сказал я.
Она, конечно, захихикала и продолжала:
— А вот тут живет Сус. Он рыбарь. Вот это парень!
— Рыбарь? — сказал я. — И чем же он занимается, этот Сус-рыбарь?
— Рыбарит. Что делают рыбари? Рыбарят! Или вы спрашиваете, где он служит?
— Нет, я спрашиваю, где он рыбарит.
— В метро… — Она вдруг запнулась. — Слушайте, а вы сами не рыбарь?
— Я? А что, заметно?
— Что-то в вас есть, я сразу заметила. Знаем мы этих пчелок, которые кусают в спину.
— Неужели? — сказал я.
Она взяла меня под руку.
— Расскажите что-нибудь, — сказала она, подлащиваясь. — У меня никогда не было знакомых рыбарей. Вы ведь мне что-нибудь расскажете?