Новый звонок заставил его вздрогнуть. Опять телефон? Нет… похоже, звонят в дверь.
— Кто-то пришел, — испуганно прошептал он. — Иди, только не открывай.
— Я посмотрю в глазок.
Дверь все же открылась, из прихожей раздались голоса. Стас вжался в диван, на котором лежал, — захотелось исчезнуть, испариться. Неужели…
Додумать страшную мысль ему помешал Всеслав: он шумно вошел, неся с собой холод и запах французского одеколона.
— Это я, — добродушно улыбнулся сыщик. — Отбой воздушной тревоги.
После происшествия в метро отношения между Смирновым и его клиентом стали более доверительными, близкими.
— Мне не до шуток, — проворчал Киселев.
— А я по серьезному делу. Расскажи-ка мне, друг, подробнее о Марине.
— Что, например?
— Ну, какое у нее было тело… чем она болела? Особые приметы были?
Глаза Стаса подернулись дымкой ужаса, он побледнел и затрясся.
— Ее на… нашли? М-мертвую, да? Мертвую? Я так и знал, я чувствовал! Боже мой…
— Не паникуй. Ты на вопросы отвечай, — успокаивающе похлопал его по руке сыщик. — Сейчас все выясним.
— Тело… обыкновенное… небольшого роста, худощавое… как будто слегка неразвитое. Это от плохого питания. А чем болела? Сердце прихватывало… ревматизм ее с детства мучил, малокровие. Так они с Вероникой говорили.
— Больше ничего?
— Вроде нет. Хотя… у нее на ноге шрам есть… был. Да? Ее убили?
Сыщик отрицательно качнул головой.
— Давай пока про шрам. Как он выглядел?
— Круглый, светло-коричневый… размером с орех. От ожога!
— Где?
— На коленке. Я когда ей искусственное дыхание делал… шрам мне в глаза бросился. Юбка чуть задралась, вся кожа белая до синевы… а шрам выделяется, будто родимое пятно. Ничего особенного. Странно…
— Что странно? — уточнил Смирнов. — На коленку можно кипяток пролить, мало ли чего? Обычное дело.
— Странно, что я про шрам вспомнил! — заволновался Стас.
— Ты молодец, очень помог. Отдыхай, а я пошел.
Пока Всеслав звонил майору, договаривался о просмотре протоколов вскрытия тел, пока ездил в морг, беседовал с патологоанатомом, оттуда торопился к Киселеву, выяснить кое-какие детали, пролетело несколько часов.
Ева тем временем сидела за столом, подперев рукой подбородок, и рассматривала вышивки. К своим собственным умозаключениям она добавила услышанное сегодня от Славки и то, что они не успели обсудить: мнение Бальзаминова. Египтолог поделился с ней догадками, которых до сих пор не открывал никому; его глаза светились тем огнем воодушевления, что появляется у человека, встретившего единомышленника. Ни среди многочисленной студенческой аудитории, ни среди коллег и друзей ученый, похоже, их не находил. Он обрадовался Еве, как изголодавшийся радуется куску хлеба. Ей даже не приходилось задавать наводящих вопросов.