— В долю его брать не хочется, — сказал Ельцов.
— А что? Есть куда брать? — осведомился Леха. — Доля — она от ноля ноль и есть. Чем делиться? Надеждами?
— Ну, Пима, — проворковала Изотова и щелчком отправила окурок в темноту. — Надежда иногда дорогого стоит. Надеждой, как раз, можно и поделиться. А вот деньгами… Деньгами я больше делиться не хочу! И так ты «отжал» себе треть. На хера мне такое счастье? Пусть Кущ надеется. От этого нам не холодно, не жарко.
— Чисто теоретически, — спросил Пименов, глядя на море, равномерно плещущееся у самых ног. — А что ты будешь делать, если мы, ну представим себе такой уникальный случáй, что-нибудь отыщем? Ты думаешь, что этого «ёкселя-мокселя» прогонишь сраной метлой? Не поделившись? Так прими как данность: это он нас может погнать. Собрать мокрыми трусами да выкинуть! Кстати, даже если ты с ним о чем-то и договоришься — не факт, что он эти договоренности соблюдет. Он — сила. Захочет — бандитов натравит, захочет — сам порвет, захочет — менты из нас таких павианов сделают, что настоящие обезьяны в Африке обхохочутся!
— Собираешься заранее сдаваться, Лешенька? — осведомилась Изотова ласковым, медоточивым голосом. — На спину ложимся, ножки раздвигаем, глазки закрываем и пытаемся получить удовольствие? Такой у тебя план?
— Нет. Собираюсь завтра открыть огонь из береговых орудий. На поражение.
— Тоже неплохо, — поддержал идею Ельцов и зашуршал бумагами, как мышь в стоге сена. — Мне тут одна мысль в голову пришла. Вот, послушайте…
В ксерокопии протокола допроса гражданина Бирюкова, 1885 года рождения, составленного 26 марта 1920 года в той самой Ростовской пересыльной тюрьме и губернском ЧК, сведений содержалось много и весьма разнообразных: видать, били Юрия Петровича сильно и с толком. Был он из дворян, отец статский советник, мать из семьи Вяземских — классовый враг в самом неприкрытом виде — как такого не калечить? Донос на него в архив не попал, а может быть, Ельцов не удосужился снять с него копию, незачем было, но если судить по вопросам, которые задавал ему следователь, шансов выйти из ЧК живым у помощника Чердынцева не было никаких.
На деле Бирюкова рукой начальника следственно-оперативной части Ростовской ЧК, одного из палачей Кронштадта Семенова, было начертано: «Взято под личный контроль!»
В стране бушевал «красный террор». В стране расстреливали инакомыслящих и священников, расстреливали за неосторожно сказанное слово, за неосторожно брошенный взгляд, за происхождение, за партийную принадлежность, за дружбу с кем не надо, за написанные «не о том» стихи, за прозу в которой был усмотрен контрреволюционный тайный смысл…