Губатый ничего забавного в таком течении событий не видел, но возражать не стал.
— Документы с показаниями Бирюкова достойно не оценили — в начале тридцатых они попали в ЭПРОН, а оттуда в Адмиралтейство. Но только перед самой Второй мировой. Так что ход бумагам так и не дали. Все-таки классная штука — бюрократическая машина.
— И как ты по этим документам собираешься определить место кораблекрушения? — Леха положил бумаги на столешницу. — Или оно указано в вымаранных местах?
— Ну, — протянул Ельцов с хитрецой, — некоторые косвенные указания есть и тут. Но основное…
Основное оказалось у Ленки.
На зарплату фармацевта да оклад архивариуса сильно не пошикуешь. Особенно в стольном граде Питере, особенно когда молоды и хочется всего и именно сейчас. Ленка по чуть-чуть, осторожно приторговывала наркотой, вернее не самой наркотой, а некоторыми препаратами, которые так просто в аптеках не купишь. Олег вынес на продажу несколько бумаг из архивов, но денег за них дали немного — коллекционеры благотворительностью не занимаются, а стащить что-нибудь по-настоящему ценное Ельцов не сумел. Или побоялся. Они, конечно, не голодали, но жили стесненно, и когда Лене предложили делать пожилой соседке уколы — курс какого-то достаточно дорогого восстанавливающего препарата по сто рублей за два визита в день, утром и вечером — она с радостью согласилась.
Соседка оказалась чистенькой старушкой, перевалившей за девяносто и напоминавшей мумию Тутанхамона, только без маски. Вначале Изотова подумала, что колоть восстанавливающий препарат этому реликту — чья-то злая шутка, но быстро сообразила, что не права. Старушка, конечно, была древней, но функционировала просто на славу — ее постоянная сиделка нарадоваться не могла: ни пролежней, ни запоров, ни почечной недостаточности. Но все работать, как часы, просто не могло, и возраст брал свое. У бабульки был склероз, и она иногда не помнила, как ее саму зовут, но вот то, что происходило в годы ее молодости, могла рассказать в лицах.
А молодость соседки пришлась как раз на революцию. В гостиной, над старым кожаным диваном (при взгляде на который на ум приходил нанюхавшийся кокаина до полного остекленения Дзержинский, пьяный Блюмкин с маузером наголо и лающие выхлопом грузовики во внутреннем дворе Лубянки), висели пожелтевшие фотографии. В основном групповые снимки. Несколько человек в сюртуках, при бородах и бакенбардах стоят на пирсе возле какого-то судна. Эти же люди в тропическом обмундировании на песчаном пляже. Пальмовый остров, скорее всего — атолл. На его фоне — шлюпка, в ней люди в пробковых колониальных шлемах. Опять двухмачтовое судно у низкого дощатого пирса. На высокой скуле надпись «Нота».