Во-вторых, нам не хотелось бы считать предметом этой «Истории» некий единственный в своем роде марксизм, не говоря уже об «истинном» марксизме, который противопоставляется каким-то иным, «неистинным» марксизмам или же отклонениям от него. В принципе в эту «Историю» вошли все концепции, которые объявляют себя исходящими от Маркса или находящимися под влиянием его работ, включая и более отдаленные влияния, уводящие далеко за пределы деятельности самих мыслителей, называющих себя марксистами, движений и институтов, провозглашающих себя марксистскими. Поскольку идеи, исходящие от Маркса, – так же, как, например, идеи Фрейда и Дарвина, – вошли составной частью в современное интеллектуальное наследие, а в ходе академических и политических дискуссий сознательно затрагиваются проблемы, поставленные марксистами – пусть даже чисто в академическом плане, – мы не можем не принимать этого во внимание, хотя в нашем труде этот вопрос должен отойти на второй план.
Всеобъемлющий характер данной программы не означает агностицизма в отношении того, что является и что не является марксизмом, и в еще меньшей степени того, что сам Маркс действительно хотел сказать, не говоря уже о более или менее верном истолковании его мысли его последователями. Однако и истолкования, в которых явно отсутствует ясность, тоже принадлежат истории марксизма. Марксизм обладает единством, объясняемым как целостностью теории, выработанной Марксом, спецификой практических вопросов, которые он надеялся разрешить с помощью этой теории, – таких, как проблемы революции и переходного к социализму периода, – так и исторической преемственностью, свойственной основным организованным группам марксистов, которые могут найти свое место, так сказать, на генеалогическом древе, чей ствол представляют социал-демократические организации, действовавшие в последние годы жизни Энгельса. Однако речь тут идет о «единстве в многообразии»[2]. Это единство основывается не на теоретико-политическом согласии, а на общих целях (таких, как социализм) и в особенности на общей принципиальной поддержке основных положений теоретического наследия Маркса и Энгельса независимо от последующих исправлений и дополнений. Из этого единства исключаются «легальные марксисты» царской России (в отличие, скажем, от Бунда), начиная с того момента, когда фактически и юридически они отошли от общей цели, хотя, по крайней мере поначалу, сохраняли верность теории. В равной степени исключаются отсюда и фабианцы (в отличие от Бернштейна, который политически был очень к ним близок и испытывал их непосредственное влияние), поскольку они полностью отвергали доктрину Маркса в то время, как, например, ревизионисты относились к ней несколько иначе.