Палач — это то ремесло, которое не позволяет человеку не выполнить то, что ему положено выполнять, даже если в такие моменты человек, убивающий человека, пребывает в ужасе от точного понимания значения своего жеста, когда силишься заставить себя думать: моя рука — не моя рука, она лишь движение, моя голова — не моя голова, она — лишь повинуется этому движению, и веревка, которая удерживает нож гильотины, в этот самый момент — спасение общества. «Палач и государь, — писал историк, — составляют единое целое. Они оба и вместе сплачивают общество».
Увы, думать об этом тем труднее, когда к гильотине подводят женщину.
Впервые я казнил женщину в январе 1941 года. Элизабет Ламули, отравительницу. Она отравила сначала своего супруга, чтобы «пожить в свое удовольствие» с любовником, который только чудом избежал смерти от яда, поскольку любовников у Ламули было несколько. А вот свою мать, опасную для дочери свидетельницу, она все-таки отравила…
По всей тюрьме разносились крики несчастной молодой женщины, когда на рассвете прокурор вошел к ней в камеру и объявил: «Будьте мужественны, ваше прошение о помиловании отклонено».
Она кричала, когда мой помощник обрезал ей волосы на затылке. Она кричала и тогда, когда ее голова легла на гильотину. Затем нож глухо ударил ей в шею… и вдруг тишина. Никогда еще я не слышал столь оглушительной тишины. Мы все стояли, боясь пошевелиться, боясь, что страшные крики вдруг раздадутся снова…
Годом позже мне предстояло казнить еще одну женщину. Молодую симпатичную женщину, которая вместе со своим мужем задушила, зажав в двери, собственную дочь. Ее мужа казнили накануне. Он просил перед смертью завязать ему глаза, чтобы не видеть гильотины.
Она же, когда я связывал ее, прошептала: «Вы не беспокойтесь, я не буду вырываться». Без крика, без слез она ушла из этого мира в другой, который, я желаю ей, должен быть лучше. Страшно было увидеть на месте милого лица с красивыми губами чудовищный красный срез.
В 70-е годы под напором газет и многочисленных кинофильмов «о казнях» проблема высшей меры наказания вновь встала перед обществом. Сторонники ее отмены утверждали, что смертная казнь применяется теперь крайне редко, так для чего же ее сохранять? «Этот устарелый обычай, — писали в те годы, — весь пропитан противоречиями. Ибо или мы все еще верим, что смертная казнь тем хороша, что служит назиданием и запугивает людей — хотя эти ее стороны эффективны, когда бы она использовалась часто, как в XIX веке, — или мы соглашаемся с выводами современной криминалистики, что смертная казнь как способ борьбы с тяжкими преступлениями сегодня совершенно неэффективна… Только больные общества сохраняют смертную казнь». И все же Помпиду, после того как он семь раз воспользовался своим президентским правом помилования, отдал приказ вновь опустить нож гильотины. Адвокат передал мне тогда последнюю волю казненного: «Надеюсь, — говорил он, — что я буду последний…»