Итан вышел из машины и поплелся за отцом. На стенах вестибюля висели убогие подобия «абстрактных» и «современных» картин. Окна были запо́ллочены голубиными какашками. В центре Итан приметил картонный стенд – двухмерную девушку в сиреневом платье и пуантах, сцепившую руки над головой.
Ее размеры наводили жуть. Она была маленькая, ростом около четырех с половиной футов, но при этом не карлик и не ребенок. На лице – бездушная улыбка.
– Еще раз: что мы тут… – начал было Итан, но тут к ним приковыляла седовласая капельдинерша с плантарным фасциитом и повела их по вестибюлю к дверям концертного зала.
– Вы опоздали! – с упреком произнесла она. – Чуть все не пропустили!
Итан опустился на потрепанное сиденье. Зал наполовину пустовал.
– Слушай… Я хотел попросить тебя об одолжении.
– Пфф. О каком? – фыркнул Артур: шипастый звук больно ткнул Итана в ребра.
– Это трудно.
– Так?..
– Я хотел попросить…
Артур приподнял одну бровь:
– Ну…
Понимание того, что сейчас придется облечь свое отчаяние в слова, парализовывало. Итан ненавидел просить, ненавидел говорить о своих потребностях и нуждах, а тут еще придется признаться отцу в своих неудачах…
– Ты… Ты заметил, что Мэгги плохо выглядит? – Итан слился. – У нее что-то со здоровьем…
Отец зашикал:
– Начинается!
Внезапно все вокруг перешли на шепот. Зал огласил пронзительный писк настраиваемых музыкальных инструментов. Где-то в глубине темнеющего пространства гундосо завывал гобой.
В полдень Мэгги проснулась от колокольного звона.
Или… нет-нет, ее разбудил не сам звук, а тишина вокруг него. Ржавый перезвон летел по Шуто-Плейс, не встречая на своем пути никаких препятствий. В субботу колокола еще не так лютовали, как в воскресенье, но все же отбивали каждые полчаса, и их чистый, непреклонный звон заставил Мэгги выскочить из постели. В Риджвуде тоже имелись церкви, ирландские, и итальянские, и немецко-католические, но издаваемые ими звуки были лишь крошечным составным элементом огромной системы, этно-амбиентного коллажа из свистков, пуэрто-риканских димбо-риддимов и рева курьеров-мотоциклистов, развозивших китайскую еду. Общий звуковой ландшафт получался таким густым и неумолчным, что все остальное теперь настораживало Мэгги. Она совсем забыла эту угнетающую тишину среднезападных пригородов. Да-да, именно угнетающую, жестокую: такого рода величие (подобно величию пирамид, построенных, быть может, далекими предками Мэгги) обходилось дорогой ценой. Чтобы здесь царила такая благодать, где-то должно быть неспокойно. Кто-то платит за этот покой. Кто-то прямо сейчас страдает, чтобы в здешних краях царила чудесная тишина, нарушаемая только денежным шелестом листьев.