– Ах, вам смешно?
– Немножко.
– Тогда я беру назад свои извинения.
Она снова засмеялась и вытерла ему лицо кухонным полотенцем.
– Берете назад или нет – вы прощены.
– Премного благодарен. – Он улыбнулся.
– Вот и славно.
Они окинули взглядом квартиру, полную подвыпивших и осмелевших гостей. Четверо аспирантов в семейных трусах написали на бумажках имена известных ученых и прилепили их на свои потные лбы: Б. Ф. Скиннер, Вильгельм Вундт, два Эрика Эриксона.
– Вам, возможно, придется разгонять толпу, – сказал Месснер, – и другого шанса мне уже не представится. Поэтому спрашиваю сейчас: можно вам позвонить?
– Позвонить?
– Ну да. Поболтаем как-нибудь.
– Так я ведь здесь. С вами. Болтаю.
– Да, но у вас вечеринка в самом разгаре. Вдруг вы куда-нибудь умчитесь…
– В такой крошечной квартирке далеко не умчусь.
– …Или какое важное дело появится. Мало ли. Ну так что? Можно вам позвонить?
Хороший вопрос. Они с Артуром договорились, что на время его отъезда Франсин будет фактически свободна. Временно одинока – до его возвращения. Вольна встречаться с кем угодно и экспериментировать сколько хочет. А хочет ли она? Артур у себя в пустыне (Франсин представила фотографии из журнала «Нэшнл джиографик» и сцены из фильма «Боги, наверное, сошли с ума») явно ни с кем не спит. А ей, выходит, можно?
– Да, позвоните мне. Я не возражаю.
Он снял колпачок с ручки, болтавшейся на дверце холодильника, – этой ручкой Марла писала «КУИНСИ-МАРКЕТ», «ЛОДКИ-ЛЕБЕДИ» и «СТАРАЯ СЕВЕРНАЯ ЦЕРКОВЬ» – и нацарапал на ладони номер Франсин.
– Обязательно позвоню, – сказал он.
– Не сомневаюсь.
Бостон за окном был идеально черный: рекламный щит «Ситго» уже третий год не горел, и звезды мерцали в небе подобно вспышкам нервных импульсов в нейронных сетях.
К началу июня они стали созваниваться регулярно. А в конце июня начали «встречаться», как называл это Месснер. Он водил ее на свидания. Уже одно это было Франсин в новинку. На свиданиях он всегда за нее платил. Даже в ресторанах. Он был самоотверженным и внимательным джентльменом, общительным и воспитанным – то есть полной противоположностью Артура. Он искренне интересовался учебой Франсин и рад был побаловать и себя, и ее. Месснер обладал скромностью мальчика, которого травили в школе, и уверенностью мужчины, который, несмотря на травлю, пробился в люди. Он быстро привязался к Франсин, потакал всем ее прихотям, запросто считывал и расшифровывал каждое микровыражение ее лица. Говорил, что больше ему ничего не нужно – только Франсин и работа, именно в такой последовательности. «Я еще никогда не был так счастлив, – признавался он. – Утром иду на работу, а вечером вижусь с тобой». То был серьезный человек с большим добрым сердцем. Серьезность: вот что объединяло их с Артуром. Но если серьезность Месснера позволила ему добиться успеха, который можно было выразить в надежной американской валюте, то Артурова заполошная рассудительность превращала его в нелепого персонажа, жителя подземелья, громко порицающего небеса.