Однако этот мальчик не тонул, нет, с ним все было хорошо. Он плескался и смеялся. А его мать орала так, словно его жизни действительно угрожала смертельная опасность.
– Тут неглубоко, – сказала Мэгги женщине. – Не волнуйтесь так. С ним все хорошо.
Та на долю секунды умолкла, оскалилась на Мэгги, потом снова принялась кричать. Какой-то театр, подумала Мэгги. Бессовестное притворство.
Мальчик лег на спину и поплыл.
– Тут неглубоко, – повторила Мэгги.
17
Доктор Саад Малуф был самым привлекательным акушером-гинекологом Бостона. А также хорошим врачом, но это волновало ее куда меньше. Густые волосы с аккуратным пробором. Тяжелые веки, создававшие впечатление, что он щурится – то есть улыбается. Безупречные зубы, ухоженные и мужественные усы с легкой проседью.
Доктор Малуф был занятой человек. Пациентки неизменно рекомендовали его подругам. Те приходили с накрашенными губами и глазами, надеясь произвести хорошее впечатление. И уходили с чувством, что произвели. Он был крайне внимателен и тактичен, а его теплый голос, казалось, не умел сообщать плохие новости. Франсин тоже пришла по рекомендации подруги – и та посоветовала ей накраситься перед приемом. «Какая нелепость», – подумала Франсин, однако советом не пренебрегла и теперь была очень этому рада.
– Франсин Альтер?
Она покраснела:
– Да, это я.
– Приятно познакомиться. – Доктор улыбнулся, и возникшие на его щеках ямочки словно бы заключили усы в скобки. – Значит, так. Я посмотрел ваши УЗИ и рекомендую кесарево сечение.
Франсин закусила губу:
– В прошлый раз мне делали кесарево, и я чуть не умерла.
– Со мной это исключено, – произнес доктор Малуф уверенным тоном, какой бывает только у очень красивых мужчин.
– Как я могу быть уверена?
– Ну, – ответил Малуф, – в прошлый раз у вас не было меня.
Шесть лет назад, когда Франсин забеременела Итаном, она ко многому оказалась не готова: к отекшим и потемневшим лодыжкам, похожим на подгорелые булочки, к мечтам о странных продуктах и блюдах – о подгорелых булочках, например. Роды начались так ужасно, что в ответ на вопрос жизнерадостной медсестрички родильного отделения: «Ну как? Готовы к встрече с малышом?» Франсин завопила: «НЕТ! Я готова к эпидуралке!»
Она не думала, что может быть так больно. Голова у Итана оказалась большая, и он таранил ею путь. Франсин видела только красное, красное, красное.
Схватки длились весь вечер. Казалось, кто-то стоит сзади с зубилом в руках и бьет молотком по тупому концу, острым концом рассекая ей череп. «Мммфгтхмтсмммм!» – кричала она. Анестезиолог промахнулся: эпидуралка заморозила Франсин лицо и губы, а все остальные части ее тела сохранили полную чувствительность. В голове стучалась одна мысль: «Больше никогда!» В юности она ни разу не задумывалась о самоубийстве – несмотря на множество прочитанных французских романов и просмотренных французских фильмов – но тут ее поглотила тьма. Ей было дурно. Тошно. Если бы ей дали нож, она бы вспорола себе живот. Кроме того, Франсин боялась, что эти черные мысли каким-то образом отразятся на ребенке. Можно ли роженице спокойно помышлять о самоубийстве – или смерть непременно просочится из разума в грудь, отравит молоко?