В одиннадцатом классе французский у них вела тридцатилетняя Джоанна: у нее был сиплый голос и явные проблемы с границами. Казалось, она всю жизнь ждала наступления 70-х. Джоанна носила гетры и мини-юбки в клеточку, изображая, судя по всему, развратную школьницу; несколько лет спустя ее тихо уволили за растление несовершеннолетних – двое из парней, с которыми она спала, не сумели сохранить это в тайне. Франсин была заворожена умной и искушенной «француженкой». Джоанна готовила свою протеже к заветной поездке в Город Света. Следовало знать правила – но то были разумные, элегантные правила! Не дарить вино к ужину. Не надевать кроссовки на улицу. Каждый день покупать свежий хлеб. Франсин узнала, например, что ни в коем случае нельзя дарить хозяйке дома хризантемы – это символ смерти, и ими принято украшать могилы в День Всех Святых. А сколько еще ей предстояло узнать…
По французскому она, разумеется, получила высший балл и незадолго до выпускного решила, что будет изучать его в Норфолке, в Университете Уэллсли – подальше от дома и матери, которая жила с покойником (причем в прямом смысле этого слова) и потихоньку начинала сходить с ума: устраивала истерики и раздирала себе лицо.
– Ну зачем ты попрешься в такую даль? – однажды спросила ее мать, дрожащими руками поглаживая запекшуюся царапину на щеке. – Ты теперь лесбиянка?
– Нет, – ответила Франсин сквозь высокий воротник черной водолазки, который натянула до самого носа. – Там очень сильный французский.
– Неужто во всех остальных университетах между Дейтоном и Массачусетсом французский слабый?
– Это один из лучших вузов страны.
– Что же прикажешь делать, пока тебя нет?!
– Бекс еще два года пробудет здесь. И она, кстати, собиралась учиться в Огайо, помнишь?
– Реббека – глупышка. Она несерьезная. Не такая умница, как ты.
Франсин отвернулась:
– Извини.
– Обещай, что купишь себе новые наряды.
– А что не так с моими нарядами?
– Одно черное. Все черное! Почему? У тебя депрессия, что ли?
– Мам…
– Вот именно. Никакой депрессии. – Она вздрогнула, содрав корку с царапины. – Ты не имеешь права на депрессию, ясно? Слышишь меня? Не имеешь права!
Когда бабушка Руфь умерла, казалось, что только Франсин и расстроилась. Она рыдала неделю напролет – никогда еще ей не было так одиноко. Тем временем мама присвоила соседний дом и заговорила о незаконном строительстве перехода между двумя домами – чтобы получился один длинный. Никто не произносил речей, не устраивал поминок. Франсин поручили написать некролог, появившийся позднее на последней странице «Дейтон дейли ньюс»: