— Да послушай же, ты, янсенист юродивый. — Я схватил Медве за руку. Мы сели на желоб.
Я очень хорошо все продумал, но, едва лишь начал объяснять, как Медве нахмурился, и мне самому все стало казаться глупым и надуманным. Отвратительным идиотизмом.
Медве встал.
— Ты за этим меня звал? — сердито взглянул он на меня.
Я тоже встал. Начал снова, пробовал объяснить по-другому. Медве молчал. Некоторое время он смотрел на меня, а потом я увидел, что он так же безмолвно хочет уйти.
Я удерживал его; и вдруг почувствовал себя таким гнусным и презренным поганцем, что начал ругаться.
— Скотина, голова дубовая, идиот безмозглый! Чего ты дожидаешься? Чтоб тебе кишки выпустили?
Медве остановился, но не отвечал, всем своим видом подтверждая: да, именно этого он и дожидается.
— Ты что, их не знаешь? Хочешь, чтобы тебя отправили на тот свет?
Его брови дрогнули. «Я этого не говорил», — думал Медве.
— Мерени остался бы тогда только с Вороном, — сказал я. — Так мне кажется. Я заметил это тогда вечером. Ты хорошо вмазал ему. Даже след остался. Но втроем с Середи мы не потянем. Сейчас легко перетянуть на нашу сторону Геребена и Гержона Сабо. И даже Бургера, я в этом уверен. Нам надо поговорить с ними. — «И тебе тоже. Тебе надо сблизиться с ними», — думал я.
Медве пошевельнулся. «Это мне ни к чему, — думал он. — Не имею ни малейшего желания».
— Значит, терпеть будем? — вне себя от ярости спросил я. — Из трусости, слабости, равнодушия, чистоплюйства и черт знает почему еще? Хотя все их ненавидят!
«Ну-ну», — думал Медве, «ну-ну», — подумал потом и я сам. Калудерски, Матей, Серафини, Фидел Кметти, Каппетер, Инкей и даже Йожи Лацкович ненавидят нас, и втайне и явно. Им больше нравится все так, как есть. И Драгу тоже. Иногда даже Цако, по его глупости. Кроме Ворона и Хомолы с Мерени снова Муфи. И Петер Халас, и вообще всякий, если уж на то пошло.
Но я все же знал, что они уже не могут рассчитывать ни на Геребена, ни на Гержона Сабо, если уж на то пошло. Возможно, теперь они уже не посмеют ничего затеять против Медве, потому что мы, даже без Бургера, все равно значительно сильнее. Мерени не станет больше ввязываться в рискованные предприятия. Именно поэтому мы сами должны начать.
— Нет, — вдруг сказал Медве, хотя я ему ничего не говорил.
— Что нет?
— Нет, — сказал он. — Мне это не нужно.
Он умчался. Я побежал за ним, но не слишком быстро. А потом снова улегся на мураву возле ямы с песком. Я видел, как Медве в одиночестве, все еще хмурясь, поправляет планку для прыжков в высоту, потом примеривается для разбега.