— Ваше имя?
— Габор Медве, выпускник четвертого курса…
— Убирайтесь вон! Или я выдеру вас, как сопляка!
— Есть! — сказал Медве.
Я видел, что он разъярен.
Вместо того чтобы сразу втиснуться куда-нибудь в шеренгу, он снова встал перед строем и резко скомандовал Кметти: «Ко мне!»
— Передаю командование вам! — вне себя от ярости проревел он, козырнул и занял место на левом фланге.
Незнакомый капитан не переставал бесноваться, его голос мгновенно поднялся на октаву выше.
— Наглец, дрянь, хулиган! Бандит!
И пошло-поехало. Собственно говоря, Медве сделал все как полагается, но это лишь усугубляло его дерзость, ибо если уж капитан захотел определить тебе место в строю, как сопле, ты должен сразу, сломя голову, закрыв глаза, лететь на свое место.
Офицер вскоре охрип и от этого совсем озверел. Сиплым шепотом он честил Медве на чем свет стоит, потом махнул дежурному четверокурснику: «Зарядку! Здесь, сейчас же!» — и вылетел из столовой так же, как и вошел.
— Есть! — сказал высокий черноволосый парень. Он не спеша проводил капитана взглядом. Потом повернулся к Медве.
— Руки на бедра! — тихо скомандовал он. — Руки по швам! Спасибо. У меня все.
Потом он взглянул на Фидела Кметти.
— Отведите всех в спальню. Как приказал господин капитан. Потом, само собой, сдадите командование своему старшему.
Он кивнул в сторону Медве.
— Потом кто хочет может спуститься в клуб. С моего разрешения. Он в самом конце коридора, на первом этаже.
Он поднялся вместе с нами в спальню. Сел на кровать и закурил сигарету, посмотрел, хватает ли у нас простыней и наволочек. Он сидел на постели Жолдоша и угостил его сигаретой. Потом подозвал к себе Медве.
Медве вытянулся по стойке «смирно».
— Да, о чем бишь я, — заговорил черноволосый четверокурсник. — Не надо так волновать господина капитана, у него семь ранений в голову. Он старый пехотный строевик, примите это к сведению. — Четверокурсник протянул портсигар Медве. — Короче, господа, без бардака, а в случае нужды обращайтесь ко мне. Окурки в окна не бросайте. Лучше под кровати.
Он извинялся. Чувствовал, что это необходимо. Перед нами! За какого-то паршивого пехотного офицера. Он, конечно, понимал, что, в сущности, мы таким вещам значения не придаем, сыздавна к ним привыкли, но не удивился и тому, что Медве вышел из себя, как какой-нибудь штатский, — ведь он хорошо знал, что изредка, примерно каждый пятидесятый разнос все же принимается близко к сердцу. Возможно, за исключением одного Шандора Лацковича, чью безмерную флегматичность невозможно было прошибить. Хотя и это не совсем так. Иногда, очень редко, даже он принимал что-либо близко к сердцу и приходил за сочувствием, дулся и ругался.