Красивая белокурая женщина, которая разговаривала с полковником у фонтана, держала в руке зонтик, с полей ее модной зеленой шляпки спускалась вуаль. Штатская. Существо женского пола. Более того, изысканно одетая дама. Зеленый дорожный костюм, шляпа и вуаль сразу же о чем-то напомнили Медве.
Словно затонувший материк, перед ним вдруг всплыла будапештская площадь Ференциек, там сейчас тоже, наверное, снуют перед собором женщины в шляпах с зонтиками в руках, покачивая маленькими свертками. Или, скорее, в этот час они понемногу собираются в театр. А то еще дремлют в домашних халатах на своих диванах в Буде, в Пеште, Париже, Лондоне, Риме. Заспанные, они вяло пробуждаются, волосы их растрепаны. Вспомнились квартиры родственников и знакомых в разных местах столицы после полудня; вилла в Зуглигете с теннисным кортом на возвышении; блестящий от дождя тротуар в переулке Анкер; наклонный, застланный коврами боковой коридор, ведущий в гардероб, в старом Городском театре, куда его как-то водили; он пытался вспомнить мелодию из оперетты и не мог.
Он никак не мог вспомнить, а хотелось бы все воспоминания скрепить знакомой этой мелодией: «Господин Боб… Господин Боб…» — чтобы унести их с собой к подножию холма, к плите с надписью «Rodelhügel», когда, после зачтения приказа и полдника, Шульце наконец даст команду разойтись. Правда, при виде Гарибальди Ковача, который, в конце концов, представлял здесь высшую власть, несравнимо более высокую, чем Шульце, в душе невольно зарождалось некое затаенное упование, что в один прекрасный день полковник в самом деле отберет власть у унтер-офицера, но такое чувство Медве не мог взять с собою, ибо оно почти мгновенно умирало, вернее растворялось в тягостном знании того, что будет на самом деле. От полковника, как и от всех прочих офицеров, ждать было нечего.
Причиной недоразумения вначале было то, что, помимо старшего лейтенанта Марцелла, который всегда разговаривал с ним явно доброжелательным тоном, капитан Кузмич тоже похвалил Медве за ответ и тетрадь по геометрии, и за свой первый рисунок он тоже получил «отлично». У преподавателей и офицеров вскоре сложилось мнение, что он хороший и старательный ученик. Даже особенно раздражительные офицеры разговаривали с ним по возможности мягким тоном, а те, что поспокойнее, — чуть ли не уважительно.
Медве чудилась в этом какая-то защита или хотя бы возможность защиты. Он понимал, что пока это мало что ему дает, но воображал, что в случае чего офицеры, преподаватели и начальник курса заступятся за него. В этой уверенности его укрепляло то, что все испытывали страх и отвращение перед объяснительными рапортами, которые лысый подполковник, командир роты, ежедневно принимал во время утреннего перерыва. То, что им плохо, мне может быть только хорошо, наивно рассуждал Медве; очевидно, подполковник вершит там правосудие.