Бифштекс приказал:
— Установить прослежку!
Марек поинтересовался:
— Какую дадим кличку оберсту?
Бифштекс наморщил в задумчивости лоб, а Гавличек отозвался:
— Такую и дадим — Оберст!
Мысль понравилась, и на этом порешили. Филеры устремились на свои «точки».
* * *
Бифштекс закончил с обедом и вновь появился в рецепции. Сказал:
— Ева, дайте мне офицерский билет оберста!
Бифштекс прямиком отправился в фотоателье Когана, детство и отрочество которого прошло в Харькове. Сыщик приказал:
— Нисон, чтобы через три часа сделал копию этого фото. Заказ казенный, а потому — бесплатный и срочный!
Коган воздел руки к небу:
— Таки это неслыханно! Я все должен делать совсем забесплатно… Прежде я снимал приезжих возле Колоннады или у Шруделя, и они платили неплохие деньги. Теперь приезжих нет. Теперь я должен снимать хоть самого себя. Но кто мне будет платить расходы за бумагу и реактивы? Кто будет меня кормить и мою Риву? Вот вы, майор, скажите мне ответ.
Бифштекс поднес к носу старого еврея кулак и сказал:
— Если ты фото вовремя не сделаешь, то я закрою твою лавочку как шпионское гнездо, а тебя отправлю туда, откуда ты приехал, — в Россию — фотографировать революционных матросов. Уяснил?
Коган побледнел от ужаса и крикнул:
— Еврею приятней быть расстрелянным, чем вернуться в революционную Россию! Ради вас, Франц, готов продать все свои бебехи, заложить в ломбарде жену, но заказ выполнить. — И помчался делать репродукции.
* * *
Уже через полчаса Гавличек, поджидая Оберста, читал газету, сидя на кожаной козетке в вестибюле «Астории», Марек дремал, лежа на прогретой и засыпанной толстым ковром хвои земле, контролируя спуск фигуранта со Смотровой площадки.
Соколов взошел на Смотровую площадку и по винтовой лестнице поднялся к круглой беседке.
Перед гением сыска открылся сказочный вид. Долина, в которой лежал город, была словно окутана легким флером тумана. Сквозь его дымку виднелись ярких цветов островерхие крыши: красные, желтые, зеленые. Стены домов светились ярко-морковными красками. Склоны густо поросли зеленью — дубом, грабом, вековыми соснами. На дальнем-дальнем горизонте, окутанные маревом, были видны горы.
От такого буйства природы сладко защемило в груди. Всегда бы наслаждаться такой красотой…
Соколов вздохнул и вышел из башни, встал к ней лицом. Затем отправился влево, отсчитывая шаги: раз, два, три, четыре… десять.
Пожалуй, то, что он увидал, потрясло так, как мало что потрясало за его бурную, полную опасностей жизнь. Там, где должен был находиться под большим обтесанным белым камнем клад, теперь смертной пышностью была отмечена могила, усыпанная горою белых роз, а в землю воткнут большой деревянный крест. На кресте золотом было написано: «Хелен Хрубеш. Жития ее было 29 лет».