Барон взглянул на молодого Лорэла и широко улыбнулся.
– Но тут являешься ты, Генрих, и сообщаешь мне, что тебя практически выдворили из страны, лишив возможности обрести свои земли. И что я должен думать? Только то, что это Господня воля и что теперь я могу получить в зятья такого же внука Брэда Лорэла, как и я сам. Разве это не прекрасный выход из положения, скажи?
Он еще раз взглянул на кузена и встревожился:
– Ты ведь не откажешься жениться на моей Кэтрин, Генрих, нет?
– Разумеется, нет, кузен, – улыбнувшись, ответил Генрих, а про себя добавил: «Даже если бы она не была такой милой».
От земли не отказываются, без нее дворянину не прожить достойно.
Такое решение вопроса устраивало всех, и люди в поместье повеселели. Их барон потихоньку поднимался на ноги и, кажется, даже набирался сил, а Генрих Лорэл в качестве молодого господина оказался куда предпочтительней любого из соседей. Тем более что и юная Кэтрин отнеслась к предложенному жениху весьма благосклонно. Она нашла его красивым, хорошо воспитанным и во всех отношениях приятным молодым человеком. Такой муж ей подходил вполне.
Тут же приступили к подготовке гонца в Лейк-Касл. К большому огорчению барона, разгулявшаяся на Луаре лихорадка унесла жизни и обоих воинов, исполняющих эту обязанность много лет. Однако уцелел гонец в поместье Рауля де Моррена, и его спешно стали готовить к очередной поездке. В целях обучения и подготовки новых гонцов с ним отправлялись два молодых воина, пожелавших взять на себя эту работу. Такая служба весьма неплохо оплачивалась и для некоторых воинов была очень удобна.
Барон Шарль написал своему дядюшке подробное письмо, в котором изложил положение дел в поместье и описал всю глубину несчастья, постигшего семью.
«Можешь себе представить, дядя, как я обрадовался, увидев на пороге своей комнаты твоего младшего сына, – писал он, – ведь Генрих – это ответ всемилостивого Господа на мои молитвы. Это лучшее из всех возможных решений. Если ты дашь на это свое согласие, конечно. Я знаю, чувствую, что долго мне уже не протянуть, но умру спокойно, если оставлю семью и поместье в надежных руках».
А Генрих долго сидел, задумавшись над посланием отцу. Ему надо было сказать так много. Но он справился. Письмо было сдержанным, и все-таки боль от всего пережитого, от крушения таких радужных надежд проскальзывала в отдельных словах и между строк.
«Вот уж не думал никогда, отец, – писал Генрих, – что наша старая семейная тайна может так больно ударить по мне. Как и для моего деда Генриха, она стала угрозой для жизни, только в родной стране, хоть это кажется странным, даже диким. И теперь, когда я сам спасся, все мои мысли о бедняжке Жюльетт. Как справится она с испытаниями, уготованными ей? Уповаю единственно на ее сообразительность и смелость. И еще на Джеймса Кэмпбелла, он поклялся мне, что не оставит ее в беде. Но как больно, как горько, отец, что я, брат, ничем не могу помочь ей».