1
Литейный цех кончал работу…
Сотни людей, грязных и потных, копошились над верстаками, тисками и вдавливали черную землю в тесное нутро опок, выкидывая еле приметные комочки, зализывая обводками пустоты, подравнивая округлые формы, и потом накрепко свинчивали ложе горшков. Опоки, ровными рядами выстроившись по земле, ждали своей порции чугуна. Тяжело дыша, подбегали торопливо литейщики и, накренив ковш, сливали молочно-белую струю в узкогорлые литники.
Чугун клокотал. Пахло раскаленным металлом, потом и пылью. Синий дым кудрявился над усталыми людьми, сливаясь вверху в грузное облако. И в этом облаке, словно невидимые самолеты, гудели, разрывая воздух, лопасти вентиляторов. Людской гул перекликался со звоном металла, громыхали на поворотных кругах вагонетки с товаром, и издали, из чистильной, доносился жалобный визг чугуна.
Как всегда, перед гудком рабочие торопились, подгоняя норму, и, хоть невольно руки задерживались дольше, чем нужно на отдельных операциях, они напрягали силы, взбадривая себя:
— Сейчас взревет…
— Кончать пора…
— Семнадцатый…
Есть незримая связь между семнадцатым горшком и радостным ревом сирены: семнадцатой опокой кончается круговорот дня, и в тот момент, когда Рябов клиньями скрепляет опоку, над его головой, над облаком дыма, над крышей трехголосо кричит заводской гудок.
Рябов снимает фартук, встряхивает его и бросает в ящик, потом моет руки в кадушке с мутной водой и кричит, пересиливая сирену:
— А-но-ха-а!.. А-но-о-х!!
Откуда-то, из туманной дали цеха, в ответ слышится:
— Го-го-г-о-о-о!
Рябов довольно смеется и говорит, ни к кому не обращаясь:
— Послыхал, чо-ортушка…
Неторопливо надевает пиджак и закуривает.
Он замечает торопливые движения соседей по верстаку, их усталые лица и самодовольно ощущает запас бодрости в теле, не израсходованной за день, свое превосходство над другими, уходящими из цеха надломленным шагом. Рябов умеет работать. Это далось ему не сразу: годы прошли, накопился опыт, выработалась сноровка. Пусть другие сами дойдут, исхитрятся, а он, Рябов, потрудился, хватит…
— А-но-ха-а! Ры-жий чо-рт!
Рябов кричит уже с раздражением. Из синей дымки выплывает Аноха.
Аноха совсем не рыжий, а какой-то заржавленный, каким становится кусок железа в долголетней свалке. Брови его удивленно приподняты. Аноха как бы спрашивает: «Ну, что случилось?»
Рябов окидывает его своим насмешливо-прищуренным взглядом и покровительственно говорит:
— Ну идем, что ли, рыжий? Небось, жрать хочется?..
И Аноха искренно сознается:
— Здорово, Парфеныч, хотцы… ы-ых… — испускает он неопределенный звук и облизывает свои вялые губы.
