Рассказывает Кочетов Тимофей.
Попервой хотели меня купцу фрязину продать, да сей купец выглядел, что рука у меня на перевязи, то мне Сидор по неуклюжести распорол до кости, так и не взял сразу. Пришёл сынок безусый Магомета да говорит моему хозяину, мол, где‑то там, видать по всему недалече, хотят купить, да только словен, да ещё молодых не старше 20 годков. Вот где их брать то, коли хотят четыре сотни, да ещё не всякого берут, но платят по 30 монет чудных за раба, а монеты огромные - впятеро больше дуката, а славянину цена в Каире 90 дукатов край. Только и за женщин больше не дают, а женщину за 120 можно легко продать, но всё равно выгода большая. Так меня и взяли, привезли в Каир, то я услышал от разговоров ейных, а после три ночи до наших и шли пёхом. Это нынче они наши, а тогда в неизведанное шли. Я уж думал, лучше на галере у фрязина издохнуть, чем в незнамое попасть.
Долго нас всех собирали, меня чуть не первым купили, посадили в шатёр, угол показали, да велели по нужде только в отхожее место ходить. А охранять нас, поставлены вои могучие, лицом свирепые, но безбородые. Попервости мы промеж собой над ружьишками их тонкими потешались, покуда не увидали бой их страшный и кровавый, да то случилось ужо в другом месте, да в другое время. Да Федот ещё говорил, сам то он на галере с полгода веслом работал, что и на кораблях у них по три пушки всего, да тож тонюсенькие. Как же им супротив боевых то кораблей выходить, только бежать опрометью, вон, мол, паруса сколь огромны. Да нашлись в походе и по нашу душу вороги, то нам ведомо опосля стало, сие голландцы были, а они наипервейшая держава морская. Как увидели их, да три корабля о двадцати пушках, так кто‑то и кричит, что заберёт нас пучина морская, ежели супротивник жалость не окажет, да в рабство не полонит. Ох и забегали‑то все будто тараканы под сапогом, тут я гляжу, а наши вои стоят спокойно да скалятся хищно. Подошёл я к молодшему воеводе, к старшому забоялси, так ему и говорю, мол, зажила рука моя, дай хоть пику, хоть топор - вместях биться буду. А тот мне: «Сиди и смотри, как сражается гвардия Директора». И сам стоит, даже ружжо с плеча не сдёрнул. А я и смотрю, вдруг как бахнет выстрел, тут ко мне Федот подбежал и кричит: «Ай, рано, далече шибко, нет выдержки у томчи, зашибут нас, как пить дать!» Так не успел договорить, а нате вам ишшо выстрел. Тут уж Федот и сел, как так, говорит, не можно за такое время зарядить пушку, однако такое есть, и мы на сие дивимся. Да то не всё, третий раз стрельнула пушка, тут уж Федот разве не посерел лицом весь. «Да не бывает так, точно в аду я уже, али сон страшный, единым выстрелом в крен завалил». Мне‑то совсем такое не понять, я и смотрю тишком. А тут и другая пушка хлесь по ворогу, так он и развалился надвое. Смотрю, а гребец то бывший крестится истово, да на колени, упавши, совсем разумом поплохело видать. Помнил воевода, что позади ещё два корабля были, да только мы в поворот заложили, глядь, а тех ворогов и нет совсем, далеко хоть и шибко было, но видать и обломки и людишек тонущих. А наши словно и не видят, как души человечьи гибнут, спокойно дальше и поплыли, вот тут, братцы, мне и самому от страха душу пробрало, как представлю, что рыбы акульи рвут живых людей на части и спасенья от сего нет.