Командующий, вглядываясь в карту, задавал полковнику вопросы, что-то уточняя, озабоченно хмурил брови.
— Вот здесь, — сказал он и ткнул пальцем в карту, — усильте противотанковую оборону.
— Слушаюсь, товарищ командующий, — ответил полковник.
Чуйков вдруг обернулся, скользнул взглядом по Генке:
— А этот откуда?
— Это друг наш, сосед, иногда заходит, — ответил полковник и подошел к Генке, откинул край тряпицы. Взял чашку и вернулся к Чуйкову: — Угощайтесь, товарищ командующий.
Чуйков взял помидор, кинул в рот щепоть капусты, пожевал.
— Хорошая солка, — похвалил он. — Ваша?
— Бабушка прислала, — ответил Генка и осклабился, довольный похвалой командующего.
Развернувшись, Чуйков приостановился:
— Постой, постой, там же часовой. Как же ты прошел?
— Да я, я… — стал заикаться Генка.
— Часового убрать! — приказал командующий и направился к выходу, сдвинув брови.
На этот раз Генке перепала буханка хлеба и пара пачек махорки. В эту землянку он наведывался еще не раз, но прежнего часового больше не видел.
…Октябрь истаял, кончился.
— Попомните, будут лютые холода. Надо класть печку, не то померзнем, — сказала бабушка.
Генка принес глину, натаскал обломков кирпичей. Бабушка клала печку, а Генка подавал ей глиняный замес. Трудились весь день, а к вечеру в потолок блиндажа уперся дымоход.
— Теперь нужно поставить на крыше трубу, — сказала бабушка. Она была довольна своей работой, а трубу Генка отыскал загодя. Оставалось ее поставить. Они уже прикидывали, как будут топить. Днем нельзя, на дым немцы кинут мину. Значит, будут топить ночью. Главное, что есть печка и мороз им теперь не страшен.
Трубу установили быстро. Бабушка стала обмазывать основание, чтоб не было щелей и чтоб из них не валил дым. Она считала, что и тяга в этом случае будет лучше. Генка торопил ее, боялся, что заметят немцы и кинут мину.
— Вот и все, — сказала бабушка и приготовилась сойти с покатой крыши блиндажа. В это время напротив них взорвалась мина.
— Скорей! — крикнул Генка. — Щас кинут вторую.
А сам скатился вниз и прижался к земле. Раздался второй взрыв. Генка выждал и поднял голову. Мимо прошла бабушка, сделала несколько шагов и упала. Генка на локтях, как когда-то к матери, рванулся к бабушке. Она лежала на боку, из шеи тугой струйкой била кровь. Открытые глаза покрывала смертная пелена. Ночью вырыли могилу и похоронили бабушку.
— Вот и все, — сказал отец. — Теперь они все трое вместе — мать, дочь и внучка.
Сказал и, сгорбившись, беззвучно заплакал. Генка зашел за блиндаж и дал волю слезам. Бабушка ворчала на него, поругивала, потому что любила и хотела, чтобы он выжил в этой страшной битве. Генка понимал это и любил свою бабушку. Он даже не обиделся на нее тогда, когда она в сердцах сказала, что лучше бы убило его, а не Свету. Своей настырностью, непоседливостью, а то и прямым непослушанием он часто огорчал бабушку. Теперь ее нету. Пусто без нее и горько.