Он снова надел на блокнот суперобложку, потом завернул его в полотенце из кухонного шкафа. Уже в участке сержант зарегистрировал оба предмета в хранилище вещдоков и сразу же оформил изъятие блокнота, уже без обложки. Прежде чем вернуться в свой кабинет, Демарко тщательно вымыл горячей водой руки. Но они все еще дрожали, когда он натягивал на них тонкие белые перчатки…
Из двух ангаров для инвентаря Хьюстон выбрал тот, что поменьше. В большем по площади ангаре, с широкими, похожими на амбарные ворота дверьми, могли находиться пара газонокосилок, а может быть, даже целый трактор-косилка или мотоблок для сгребания травы и выравнивания полей, мешки с известью и сушилка для семян газонной травы, механические лопаты и даже осмолочная машина и разный прочий инвентарь. Пол в нем наверняка загрязнен колесами и завален всякой всячиной. А в другом ангаре, скорее всего, хранились биты, мячи, шлемы, снаряжение кетчеров и запасные базы. «Все они, учитывая порядок в комплексе, должны быть развешаны внутри ангара на стенах», – рассуждал Хьюстон. И, скорее всего, там было много свободного места, где бы он мог лечь и растянуться. И дождевики, в которые он сможет укутаться, чтобы согреться. А нагрудник для кетчера можно использовать как подушку.
Стоянка для автомобилей была пуста, если не считать навеянного ветром мусора. С расстояния в сорок ярдов весь комплекс выглядел так, словно был законсервирован на зиму. Если бы Хьюстону удалось проникнуть в ангар незамеченным, он бы смог отсидеться там с остатками продуктов какое-то время. А потом продолжить свой путь к Аннабел. Хьюстон попытался прикинуть, сколько ему еще добираться. Постарался увидеть на мысленной карте своего маршрута заветный стрип-клуб, двухполосную дорогу, змейкой бегущую на северо-восток, к границе Огайо. С изгибом к Бетлехему.
Почему он вдруг подумал о нем? Это всё Йейтс со своей мистической анархией. «Прибой окрашен кровью, и всюду невинности утоплен ритуал…»[9]
На какой-то миг Хьюстон представил себя снова у доски в учебной аудитории, читающим стихи своим студентам и пытающимся увлечь их безумными виденьями Йейтса. Как же он любил такие моменты, когда он целиком растворялся в словах! Возбуждал себя и других их музыкой и силой.
«Стоп! Сосредоточься!» – приказал себе Хьюстон. Он плотно зажмурил глаза и потряс головой, как пьяница, пытающийся очухаться. «Томаса Хьюстона больше нет. Преподаватель умер. Писатель умер. Слова, музыка и все его истории мертвы. Осталась только сила. Сила мертвеца».
И перевел потяжелевший взгляд на ангар. «Он окажется заперт». Конечно, все строения окажутся запертыми. Теперь ничего не будет происходить легко, само собой. Да и не должно. Теперь все будет даваться с трудом. И все будет причинять ему боль. Уже причиняет…