Одиннадцать футов. Она у тебя в комнате. В Алину комнату вода входит тихо: на лестнице воде негде раскачаться. Но в комнате воду встречают Алины туфли. Дальше — пьеса.
Туфли. Зачем вы пришли? Алик спит! (Они тебя тоже любят.)
Вода (тихим голосом). Одиннадцать футов, госпожи туфли! Берлин весь всплыл вверх брюхом, одни тысячемарковые бумажки видны на волнах. Мы — реализации метафоры. Скажите Але, что она снова на острове, ее дом опоясан Опоязом.
Туфли. Не шутите! Аля спит. Глупая высокая вода! Аля устала. Але нужны не цветы, а запах цветов. Але от любви нужен только запах любви и нежность. Больше ничем нельзя грузить ее плечи.
Вода. О госпожи мои Алины туфли! Одиннадцать футов. Вода на прибыли. Пушки стреляют. Теплый ветер прорывается сюда и не пускает нас в море. Теплый ветер настоящей любви. Одиннадцать футов. Ветер так силен, что деревья лежат на земле.
Туфли. О вода на чужую мельницу. Нехорошо пользоваться в любви правом сильного!
Вода. Правом сильной любви?
Туфли. Даже правом сильной любви. Да. Не мучь ее силой. Ей не нужна даже жизнь. Она, моя Алик, любит танец за то, что это тень любви. Люби Алю, а не свою любовь.
И вода уходит назад, тяжело таща по полу портфель с корректурами. Когда вода уходит, туфли говорят одна другой:
— Ох уж эти мне литераторы!
Туфли не злые, но их пара, а две женщины, стоя рядом друг с другом так долго, не могут не сплетничать.
Это письмо я написал и переписал. Теперь я буду в честь твою все переписывать.
Так бог зарегистрировал радугу в честь «Всемирного потопа».
О женщине, выбирающей платье, и о вещах, имеющих руки.
Тут записано одно недоразумение с фраками. Но главное содержание письма —
это рассказ о том, как раз в шляпе Петра Богатырева завелась керенка,
как он умел не плакать в Москве и как заплакал в пражском ресторане.
Итак, я пишу о чужой культуре и чужой женщине.
Женщина, может быть, и не совсем чужая.
Я не жалуюсь на тебя, Аля. Только ты — очень женщина.
Ты говоришь: «Когда очень долго хочется какого-нибудь платья, то потом не стоит и покупать — как будто поносила и сносила наизусть».
В магазине же женщина, несомненно, флиртует с вещами, ей все нравится.
Психология это европейская.
Конечно, сама вещь виновата, если она не умеет становиться любимой.
Особенно вещи, имеющие руки.
Но каждый солдат в своем ранце носит свое поражение.
На поле битвы, убитый, он только узнает свою судьбу.
Мы не умеем быть легкими.
Жена Ивана Грекова, знаменитого хирурга, обиделась на меня и Мишу Слонимского за то, что мы пришли к ней на вечер во френчах и валенках. Остальные были во фраках.