Вокруг темного лица седыми кажутся полуседые волосы. Тело, очевидно, крепкое.
Видишь, как рукава заполнены руками.
Глаза прорезаны с угловатостью.
Метод Андрея Белого — очень сильный, непонятный для него самого.
Начал писать Андрей Белый, я думаю, шутя.
Шуткой была и «Симфония».
Слова были поставлены рядом со словами, но не по-обычному художник увидел их. Отпала шутка, возник метод.
Наконец, он нашел даже имя для мотивировки.
Имя это — антропософия.
Антропософия — вещь небольшая и созданная для сведения концов.
При Екатерине строили Исаакиевский собор, а при Павле свели своды кирпичом, не считаясь с пропорциями.
Только чтобы не беспокоиться.
И знать — собор кончен.
Сейчас любителей загибать параллельные линии и сводить концы с концами очень много.
Антропософия — очень неподходящее слово для сегодняшнего дня.
Силовые линии пересекаются сейчас не в нас.
Построение нового мира даже скорее сейчас зрелище для нас, чем наше дело.
В ступенчатых «Записках чудака», в которых разум поэта-прозаика бродит и стремится, но не видит, в неудачном, но очень значительном «Котике Летаеве» Андрей Белый создает несколько плоскостей. Одна крепка, почти реальна, другие ходят по ней и являются как бы ее тенями, причем источников света много, но кажется, что вот те многие плоскости реальны, а эта крайняя случайна. Реальности души нет ни в той, ни в других, есть метод, способ располагать вещи рядами.
Вот мудрая речь, которой я занимаю себя на посту. Стою, скучаю, как молодой солдат, считаю прохожих. Ласковыми словами уговариваю себя:
— Потерпи, думай о чем-нибудь другом, о других больших и несчастных людях. А в любви нет обиды. И завтра, может быть, опять придет разводящий.
А срок моего караула?
Срока нет — я попал вдоль службы.
Об одном берлинском наводнении; по существу дела все письмо представляет собою
реализацию метафоры: в нем автор пытается быть легким и веселым,
но я наверное знаю, что в следующем письме он сорвется.
Какой ветер, Алик! Какой ветер!
В такой ветер в Питере вода прибывает, Алик.
В эти дни бьют в Петропавловской крепости каждые четверть часа куранты, но никто их не слушает.
Считают пушки.
Пушки стреляют. Раз. Раз, два. Раз, два, три…
Одиннадцать раз.
Наводнение.
Теплый ветер, прорываясь к Питеру, несет к нему по Неве воду.
Я рад. А вода все прибывает. А ветер на улице, Алик, мой ветер, весенний наш, питерский!
Вода на прибыли.
Она затопила весь Берлин, и поезд унтергрунда всплыл в туннеле дохлым угрем, вверх брюхом.
Она вымыла из аквариума всех рыб и крокодилов.
Крокодилы плывут, не проснулись, только скулят, что холодно, а вода поднимается по лестнице.