Нырнул черт на самое дно, докрутился до дна, схватился за песок и говорит: «Не бог берет, а я беру».
Самолюбивый черт.
Не дается песок. Выплыл черт синим.
Опять посылает его бог в воду.
Доплыл черт до дна, скребет песок когтями, говорит:
«Не бог берет — я беру».
Не дается песок. Выплыл черт, задыхаясь. В третий раз посылает его бог в воду.
В сказке все делается до трех раз.
Видит черт — податься ему некуда.
Не захотел он портить сюжета. Заплакал, может быть, и нырнул. Доплыл до дна и
сказал: «Не я беру, — бог берет». Взял песок и выплыл. А бог из песка, взятого со дна чертом по божьему повелению, создал человека.
Расхотелось дальше писать. Не нужны мне письма. Не нужна мне гитара. И мне все равно, похожа или не похожа моя любовь на необратимую передачу.
Мне все равно. Я знаю: ты не положишь даже моего письма в коробку на правой стороне твоего стола.
Оно написано в Россию; из него ясно, что автор страдает навязчивой идеей.
В письме говорится о том, как трудно даже после открытия Эйнштейна
жить, не занимая ни времени, ни пространства. Кончается письмо выражением
негодования на неправильность употребления местоимения «мы» в Берлине.
Дорогие друзья, почему вы так мало пишете мне?
Неужели вынули вы меня из своего сердца?
Спасите меня от людей-теней, от людей, выпряженных из оглобель, от ржавчины, от всей жизни, которая говорит мне одно:
«Живи, но не занимай у меня ни времени, ни места».
И еще говорит:
«Вот тебе день и вот тебе ночь, а ты живи в промежутках. Только утром и вечером не приходи».
Друзья мои, братья! До чего неправильно, что я здесь!
Идите все на улицу, на Невский, просите, требуйте, чтобы мне разрешили вернуться.
Во избежание неприятностей, можно ехать по Невскому в трамвае.
А сами держитесь за землю, друзья.
Я связан с Берлином, но если бы мне сказали: «Можешь вернуться», — я, клянусь Опоязом, пошел бы домой, не обернувшись, не взявши рукописей. Не позвонив по телефону.
Мне запретили звонить.
Что вы пишете сейчас?
Починен ли провал мостовой на Морской, против Дома искусства?
Лучше мертвым лечь в эту яму, чтобы исправить дорогу для русских грузовых автомобилей, чем жить бесполезно.
А автомобилей в Петербурге много?
Как издаетесь вы?
Мы издаем довольно много.
Только здесь «мы» — смешное слово.
Одна женщина звонила мне по телефону. Я был болен.
Поговорили. Сказал, что сижу дома.
А она мне говорит, уже вешая трубку:
«Мы сегодня идем в театр».
Так как я только что с ней говорил, то не понял:
«Кто же мы? Я болен».
До чего неверно! Мы — это я и еще кто-нибудь.
В России «мы» крепче.