Отец обиженно фыркнул.
— Ты за кого меня…
Он осекся, прокашлялся и закончил решительным тоном:
— Я не пью.
— Вот это хорошо.
— Хочешь, я приеду в Бостон?
— Нет, па. Спасибо, но не надо.
— У меня ощущение, что я тебе там пригожусь. А то вроде как в беде тебя бросаю…
— Не дергайся. Ничего особенного со мной не происходит. Живи спокойно, обо мне не переживай. Прорвусь!
— У тебя всегда «ничего особенного», — недовольно проворчал отец. — Тебе крокодил голову откусит, а твоя голова в его пасти все будет повторять: «ничего особенного»!
— Пап, хоть раз в жизни послушайся меня. Не приезжай. Понятно?
— Я обязательно приеду — убедиться, что у тебя действительно «ничего особенного».
— Не надо. Со мной все в порядке.
Я представил отца за столом в участке: в одной руке трубка телефона, в другой — сам аппарат. Он всегда так разговаривал по телефону.
— Ты мне тут ничем не поможешь.
Мне очень хотелось поделиться с ним. Рассказать все как на духу. И услышать обычное: «Чтобы тебя достать, надо мимо меня пройти — а мимо меня еще никто не прошел!»
Но тут сложилась ситуация, в которой он был бессилен помочь.
Теперь, оглядываясь назад, я рад, что не поддался соблазну и не вывалил на него все свои неприятности.
Пройдет буквально несколько часов, и мое дело развалится, подозрения с меня снимут.
Протрепись я — отец мог бы слечь с инфарктом. И было бы из-за чего!
В два часа после полудня Гиттенс лично позвонил мне в отель — сообщить, что все в порядке. Никто больше не подозревает меня в убийстве Данцигера.
Похоже, Макниз оказался не прав — полиция таки дожала Брекстона!
«Дерьмо» было любимым определением Джона Келли. Им он честил все, что не уважал.
Семью Кеннеди, генеральную прокуратуру, государственный радиоканал и многое-многое другое он припечатывал своим излюбленным словечком «дерьмо».
Я очень удивился, когда это же словечко он употребил в связи с поведением Гиттенса в тот день.
Вдохновленный звонком Гиттенса, я почти прибежал в отдел по расследованию убийств. Там, на месте депрессии последних дней, царило всеобщее возбуждение: дело Данцигера сдвинулось с места.
Гиттенс сердечно приветствовал меня, пышно извинился, добавив с лукавой улыбкой:
— Так-то вот, Трумэн! Спас я твою задницу!
Он обнял меня, другие детективы трясли мне руку и просили не судить их строго — и на старуху бывает проруха! Все мы ошибаемся, не держи зла.
Гиттенс, похохатывая, провозгласил:
— Работать, ребятки, надо прилежней! Я устал в одиночку нести на себе всю ответственность!
Именно в этот момент Келли наклонился к моему уху и шепнул:
— Дерьмо!