Впервые в жизни нам с отцом довелось работать вместе — нести все тяготы одинокого бытия в нашем доме.
Как можно было догадаться, Чиф скинул на меня девяносто процентов домашних хлопот.
Вместе с матерью я стирал, кухарничал, закупал продукты — ей это доставляло большое удовольствие, потому что создавало иллюзию прежней нормальной жизни.
Но по мере того как состояние матери ухудшалось — а происходило это неожиданно быстро — и ее мысли путались все больше и больше, отец стал проявлять себя с новой, мне неведомой стороны. Я не хочу развивать эту тему; какие мы есть, такие мы и есть и другими не будем. Но все-таки кое-что скажу. Я увидел, как отец при людях берет мать за руку. Или несет ее на руках наверх в спальню после того, как она уснула на диване перед телевизором. Или самолично везет ее в Портленд, чтобы купить ей новую модную оправу для очков. Невиданные картинки!
Однажды днем, года через два после моего возвращения в Версаль, я застал мать перед телевизором.
— Что новенького? — спросил я.
— Он только что был тут.
— Кто?
— Кеннеди.
— Кеннеди был — здесь?
Она слегка покачала головой вверх-вниз. Вроде бы как «да».
— И который Кеннеди?
— Бобби. (Роберт был ее любимцем в клане Кеннеди.)
— Бобби Кеннеди был здесь?
Снова невнятное кивание.
— То есть его показывали по телевизору?
— Нет. Здесь.
— Мама, ты хочешь сказать — по телевизору?
— Здесь!!!
И надо было мне привязываться к ней! Мало ли что происходило в ее голове. Возможно, она хотела сказать что-то совсем другое, а вышло — про Кеннеди.
Но в меня словно черт вселился. Я начал смеяться над ней, стал спрашивать, а не была ли тут с ним в обнимку Мэрилин Монро.
Лицо матери перекосилось. Она шарахнулась от меня, словно я хотел ее ударить.
— Ах, мама, не сердись. Я просто шутил.
— Шшш! Шшш!
— Да брось ты, я просто шутил.
— Шшш! Шшш!
Она уже забыла о споре со мной. Она была полностью поглощена программой новостей. Что она видела на экране? Что понимала? Об этом оставалось только гадать.
Но отец краем уха услышал первое громкое «шшш!» и уловил обиженную интонацию в голосе матери. Он влетел в комнату.
— Что случилось?
Я стал беспомощно оправдываться. Отец сел рядом с матерью и начал ласково нашептывать ей на ухо. Мать блаженно улыбалась. Не знаю, понимала ли она его слова или просто реагировала на ласковую интонацию. Со стороны мать и отец казались влюбленными подростками.
То, что он, такой закрытый человек, способен на телячьи нежности, для меня было откровением. Но мать, думаю, знала его в тысячу раз лучше меня. Однажды во время нашей прогулки вокруг озера, в один из ее ясных моментов, я спросил мать, что ей так понравилось в Клоде Трумэне, когда они только познакомились. Его сила? Его внешность? Его напористость?