— Послушай, Клод, ты как? — спросил я.
Впервые в своей жизни я обратился к нему по имени. Не знаю, с чего вдруг. Возможно, мне показалось, что в этот момент я могу пробиться к нему сквозь каменную стену, которой обнесена душа этого истинного янки.
— Не волнуйся за меня, Бен. Делай свою работу — и не волнуйся, — не оборачиваясь сказал отец.
Нет, все тот же Клод Трумэн. Не достучаться.
«Чтобы тебя достать, надо мимо меня пройти — а мимо меня еще никто не прошел!» — это было любимое выражение моего отца, когда я был маленький. И мое тоже — потому что я понимал кодекс поведения истинных янки, которые свои эмоции никогда не показывают. Я знал, что эта фраза — способ сказать «я тебя люблю!», когда сказать «я тебя люблю!» язык не поворачивается.
После того как я вернулся в Версаль из-за болезни матери, молчаливое единство янки стало особенно актуально. Мы с отцом, так сказать, сдвинули наши фургоны и заняли круговую оборону. Нам надо было защищать Энни Трумэн. «Чтобы ее достать, надо мимо нас пройти — а мимо нас еще никто не прошел!»
Отчего у нас это чувство — будто мы в осажденном городе, будто мы втроем — против всего мира?
Многие версальцы искренне хотели помочь в нашей беде.
Многие приходили в участок, справлялись о здоровье Энни Трумэн, спрашивали, нельзя ли чем нам пособить.
А самое главное: они заглядывали, чтобы как бы между прочим доложить, где Энни в данный момент.
— Энни сидит на бельведере.
— Я видела, как твоя мать направилась к озеру.
Мы с отцом, не выходя из участка, могли постоянно быть в курсе местонахождения матери.
Говоря честно, до того как она заболела, версальцы не слишком-то любили мою мать. Она прожила в нашем городке добрых двадцать лет, но по-настоящему своей так и не стала.
Для версальцев она всегда оставалась «городской штучкой» — ей не могли простить ее массачусетские корни, ее акцент, ее «ненашенские» манеры, ее надменность.
Но стоило ей заболеть, как сердца версальцев разом смягчились. Мы видели искреннюю доброту со всех сторон. И если на нашем крыльце оказывался завернутый в фольгу ужин, мы никогда не знали, кто так трогательно заботится о нас — никто не трезвонил о своем добросердечии.
Разумеется, люди со стороны могут помочь — до определенного предела.
Болезнь одного из членов семьи налагает на остальных такие тяготы, которые самый искренний сторонний доброжелатель не в силах понять и прочувствовать до конца.
Покуда болезнь не закончится, семья поневоле изолирована от мира. А до какой степени изолирована — зависит от множества причин, в том числе и от характера действующих лиц.