Вспомнив его слова, Феодора подумала, что сейчас руки совсем ничего. Правда, темное, въевшееся в морщины на сгибах пальцев не сведешь уже ничем, но мозоли на подушечках размякли, посветлели, зашибленный черный ноготь сошел, на его месте появился новый, младенческий розовый и нежный.
«А за зиму и совсем отойдут, раз буряк не убирать», — и отчего-то ей стало скучно от этой мысли. Не то чтобы пожалела о тяжелой работе, но о нарушенном укладе жизни своей. Другие бабы завели кур на продажу, штук по сто, но Феодора берегла свой чистый, заросший курчавой травой, с высокими мальвами под окнами хаты, двор, да и кур не любила. Видела раз в детстве, на птичнике, как дохлую лошадь безобидные птицы эти растерзали, и невзлюбила с тех пор. Вот и выходило, что одна забота осталась — Оза.
На станции ей делать было нечего, но, ведя за собой упирающуюся козу через путь, — Оза брезгливо ставила аккуратные копытца на темные жирные шпалы, — Феодора оправдывала неожиданную свою причуду тем, что сегодня базар, значит, приехала из района автолавка и, вполне возможно, привезла в станционный буфет сгущенку. Сгущенка действительно была, но у прилавка, болтая с буфетчицей, торчала Шурка Овчаренко. Увидев Феодору, она тотчас отошла к витрине и застыла возле нее, будто первый раз увидела окаменелые пряники в высоких вазах за стеклом. Феодора подумала — может, помириться наконец с Шуркой, уж больно жалкой показалась ее тощая спина в просторной зеленой шерстяной кофте, кривоватые тонкие ножки, обутые в мужские полуботинки, выпирающие мозолями. У Шурки и в молодости была большая ступня, а старость и работа совсем изуродовали ее. Но говорить первые трудные слова при буфетчице показалось неловким и невозможным, и, отложив примирение до другого, более удобного момента, Феодора сухо и деловито справилась, какая сгущенка, с сахаром или без. Узнав, что с сахаром, взяла две банки, деньги пообещала принести сразу.
Проходя мимо Шурки, глянула косо мельком, отметила красивый платок с блестками, плиссированную юбку и позавидовала:
«Видно, из церкви пришла».
Службу правили в соседнем селе, туда уж ей не дойти, а Шурка, всегда сухая и быстрая, и теперь, хоть ровесницей приходилась Феодоре, оказалась вроде бы моложе.
На перроне Оза, став передними ногами на штакетник, объедала кусты палисадника.
— А чтоб тебе! — Феодора растерянно оглянулась, куда поставить банки, чтоб оттащить козу, и тут увидела мальчишку.
Он скрючился на лавке, обхватив щиколотки руками, положив на колени круглую голову с реденьким ежиком волос, и смотрел на Феодору тем равнодушным взглядом безнадежного отчаяния, какой бывает только у человека, попавшего в беду и смирившегося с нею.