— Леша, — спросила я, забыв даже о Чучике, — Леша, зачем его так?
— Уколы делать, — сразу поняв, о ком идет речь, ответил Леша, — иначе не совладаешь. Ему б не место здесь, да клетки нет в изоляторе подходящей. — Он наклонился к Чучику. — Не кусачий?
— Нет, нет, — машинально ответила я.
— Тогда ведите, они здесь только хозяину доверяют.
И тут до меня дошло, что в этом визжащем смрадном аду останется Чучик, останется по моей вине, может, навсегда.
— Лешенька, — сказала я, и губы у меня вдруг предательски задрожали, — а в другое место нельзя?
— Другого места нет, — твердо ответил Леша и вдруг быстро наклонился, подхватил Чучика, сделал несколько шагов, откинул щеколду и одним движением бросил Чучика в клетку. Но в последнюю секунду, когда он уже закрывал решетчатую дверь, Чучик проскользнул в щель, рванулся ко мне. Леша успел повернуться, схватил его за хвост, вернул назад. И в несмолкаемом хоре собачьих стенаний я услышала отчаянный крик Чучика.
— Леша, — сказала я, стараясь говорить твердо, — я забираю его, выпустите.
— Ничего! — подмигнул мне Леша. — Ничего с ним за ночь не случится, не умрет. — Он тихонько вытеснил меня в коридор.
____
В гремящей разболтанными дверцами крошечной машине катила я по брусчатке трамвайных путей Масловки, и в ушах стоял крик несчастной собаки, а волосы, одежда и вся кожа, казалось, уже навсегда пропитались запахом его смрадной ночлежки. Это был запах моего поражения, но теперь я твердо знала, что заберу Чучика завтра утром, найду хозяев и только после этого смогу тронуться в путь. Только после этого, какой бы гнев и недовольство домашних ни пришлось мне испытать.
Потом, часто вспоминая тот вечер, я пыталась восстановить и понять чувства, которые вызвала во мне вежливая и робкая собака, оставленная мною в подвале. Сентиментальностью я никогда не отличалась, стремлением к благотворительности тоже, так что же заставило меня, глотая слезы, шептать себе:
— Ничего, ничего, Чучик, я тебя не оставлю. Все будет в порядке, пускай они не думают, что так вот всегда буду подчиняться.
Они — это муж и Петька.
И что остановило меня у сгорбленной фигурки на тротуаре? Жара, истрепавшая нервы? Усталость после года напряженной работы? Может быть. Но было и еще нечто, словно в резонанс попавшее с состоянием моего тогдашнего одиночества. Одиночества тридцативосьмилетней женщины, у которой спокойная семейная жизнь, любимая работа, нескончаемые хлопоты по дому и все в этом доме установилось. Установилось прочно, без бед, но и без радостей.
Муж и сын еще не ужинали.