Выход, казалось, был — попасть в лазарет, как Петр, еще не доходягой, и набраться сил, отдохнуть. Решил я устроить несчастный случай. Для этого вбил в столб, поддерживающий нары, гвоздь без шляпки. Слезая с нар и напоровшись на этот гвоздь, я легко мог поранить себе руку, и если достаточно глубоко — то лазарет мне обеспечен. Но Петр чутьем угадал мои намерения и предупредил, что немцы, заподозрив меня в симуляции, пошлют не в лазарет, а в концлагерь. Кстати, уже после войны я узнал, что концлагерь был по соседству с Больхеном.
Требовался улучшенный план. Он пришел на ум сам собой: несчастный случай должен произойти на глазах у немцев! За бараком, камнем, я расколол колодку на правой ноге и связал ее тряпочкой. Теперь на виду у немцев я ходил спотыкаясь и прихрамывая.
Подошел намеченный вечер. Мастер привел нас в цех. Вот немец уже залил чугун в формы…
Пора! Хромая, я пошел вдоль крайнего ряда форм. Разлитый на поверхности формы чугун быстро темнел, но форма дышала жаром. Мысленно приказываю себе: «Падай на форму!» Но прошел раз, другой, третий — не могу решиться! Наконец стиснул зубы, прижал левую руку к груди и упал на форму. Слышу — что-то зашипело, вспыхнуло пламя и острая боль резанула по руке. Не знаю, закричал я или нет, но сбежались немцы и пленные. Подняли меня и повели в перевязочную. Через обгорелый рукав был виден начинавшийся у кисти ожог. По пальцам катились черные капельки крови. В перевязочной медсестра быстро срезала рукав пиджака и намазала на рану толстый слой какой-то мази.
Пришел сменный мастер — пожилой, немногословный немец в бархатной тужурке и с трубкой в зубах. Пока все идет по плану! Но рано я радовался. Один из стоявших вокруг немцев вдруг и говорит: «Это он, швайнхунд, нарочно, чтобы не работать! Я видел, как он вертелся перед формами!»
Мастер нахмурился и мельком глянул мне в глаза. В его взгляде я прочел глубоко запрятанное сочувствие. Вынув трубку, он произнес: «Ах так! Ну, будешь работать две смены подряд!» Я сознавал, что это было наименьшим наказанием, какое мастер мог дать мне при таком обороте.
Сначала кидать песок от нервного напряжения было не так трудно. Налегал на правую руку. Но затем стало хуже, Правда, я уже никуда не торопился. Оставшийся песок был не замечен мастером. То же повторилось и в дневной смене. После двух смен мне дали отдыхать трое суток.
Перевязки делали регулярно, каждый день. Через две недели рана подсохла и зарубцевалась.
Теперь мои мысли легко и быстро перескочили на побег. Однажды, по дороге в барак, я сказал Петру: — «Надо бежать, Петя, пропадем!» — Петр на предложение откликнулся без энтузиазма: — «Да, бежать надо бы». — Но на следующий день и говорит: — «Знаешь, не могу я решиться! Рискованное это дело! Да и куда бежать — в снег, в холод? Здесь хоть дотянешь до нар, отдохнешь, согреешься!» — Не стал я уговаривать Петра. Может быть, он и прав. Но сам уже загорелся и не мог остановиться. Меньше всего думал о том, куда бежать, — картина была ясная. Под боком Франция — туда и бежать, к партизанам маки, о которых слышали от французов.