От радости я заулыбался и чуть ли даже не запрыгал… заметил, между тем, внимательные взгляд стеллинга, которая изучала меня с осторожным и боязливым интересом.
— Иван Маховенко! — тут же представился, вытянув вперёд руку. Девушка, неуверенно посмотрела на мою ладонь и аккуратно протянула свою, узкую и такую крохотную по сравнению с моей лапищей. Я, приветствуя пожал ей руку. Малышка пискнула от неожиданности:
— Три… Тринаверсе!.. — отдёрнув руку, она, поёжившись, чуть-чуть попятилась от меня.
Я остолбенел. Тринаверсе? Но ведь… глаза, сами собой, распахнулись до предела.
— Но ведь ты… — замялся я, не зная, как бы сказать ей помягче.
Уши Тринадцатой прижались к голове.
— Умерла, хочешь сказать? — слова в её исполнении прозвучали спокойно, без ожидаемой горечи.
Я отвёл взгляд в сторону, чувствуя стыд. Стало неловко.
— Конечно, я умерла. Я… хорошо помню свою смерть. Она была грустной, одинокой и очень… больно… — голос Тринаверсе, буквально на мгновение, но дрогнул на последнем слове. Я же… старательно смотрел в сторону на первоцветы. — Меня никто не спас, никто не вспомнил… я помню, как мои внутренности лезли наружу после того, как в меня поместили кусок таверины… И… ван. Или же, мне тебя назвать Пятница-кун, как и сестра Шестая?..
Дёрнувшись словно от электрического разряда, я с трудом заставил себя взглянуть этой девочке в глаза, чувствуя себя натуральным захватчиком чужого тела. Но вместо осуждения я увидел в её глазах покой. Смирение. Она не смотрела на меня, продолжая всё также любоваться цветами. На её устах была грустная, но и… такая умиротворяющая улыбка.
— Мне никогда не везло, Пятница-кун. Моя жизнь… была одним большим разочарованием, — при этих словах Тринаверси поднялась и повернувшись ко мне лицом посмотрела прямо в глаза. — Скажи, тебе нужна моя жизнь?..
— …Что?.. — растерянно, только и смог вымолвить я.
— Я… понимаю, что моя жизнь не самая приятная, лучшая и интересная, — продолжила она с ноткой грусти в голосе, опустив голову, — но знаешь… наблюдая за тобой отсюда… я поражалась, как легко и беспрепятственно ты рушишь барьеры и границы, которые мне казались нерушимыми… Мне… завидно. Я не могла быть такой Тринадцатой…
Повисло очень неудобное молчание. Я помотал головой, а затем сделал шаг к Тринаверсе. Она вздрогнула… но вскоре, точно бы решившись на что-то, тоже шагнула на встречу.
Сложив на своей груди зажатые в кулачки руки, она посмотрела на меня взглядом полным надежды.
— Скажи… согласен ли ты взять моё тело насовсем? Мне не жалко его…
— А… — опешил я, — подожди! А тебе самой оно, что — вообще никак?! Не нужно что ли?!